Человек с той стороны

Я думаю, что, если б я пошел тогда на исповедь, моим мучениям пришел бы конец. Наш ксендз на воскресных проповедях часто поминал «наших братьев, которые в беде». Он имел в виду евреев. Не то что ксендз у Вацека и Янека — тот всегда говорил о «жидах, которые распяли нашего Христа». Если бы мама не рассказала мне тогда всю правду о моем отце, я наверняка рано или поздно пошел бы на исповедь. И рассказал бы ксендзу, что сделал. Я любил ходить к нему. И не только потому, что мама, как правило, спрашивала меня хотя бы раз в неделю: «Мариан, ты уже был на исповеди?» И не из-за Антона, который ходил на исповедь раз в месяц, в последний четверг, как по часам. Просто в исповеди я находил утешение и избавление от всех своих семейных и школьных проблем. И еще — я любил и уважал нашего ксендза. Но эта история с деньгами не дождалась моей встречи с ксендзом. Мама рассказала мне всю правду о моем настоящем отце, и с тех пор я больше не ходил исповедоваться. Какой смысл идти, если ты не можешь говорить о том, что занимает тебя больше всего. А меня тогда больше всего занимала история моего отца.

Я уже рассказывал, что мой отчим Антон не любил лишних слов. Но в пьяном состоянии он становился разговорчивым. И однажды, когда я в очередной раз тащил его домой, он сказал мне, что человек не может все таить в себе, а тот, кто пытается так жить, в конце концов заболевает от своей скрытности. И добавил, что поэтому он всегда все рассказывает маме. А с тем, что он не может рассказать маме, он идет к ксендзу. Я воспользовался случаем и спросил, что именно он не может рассказать маме. Я думал, что он вспомнит случай с Крулем, но он меня удивил. Он вдруг сказал что-то такое, чего я никак не ожидал:

— Я клянусь тебе, Мариан, это не про других женщин. Я не хожу в публичный дом, клянусь. Я люблю твою мать. И тебя. Но почему ты не хочешь называть меня папой?

И он заплакал пьяным плачем. Потому что я ни за что не соглашался, чтобы он усыновил меня по закону.

Я думаю, что эта история с деньгами произошла в начале декабря, еще до того, как выпал настоящий снег. Это значит, месяца через три-четыре после того, как я начал ходить с отчимом по туннелям. Я вышел из дому и увидел, что земля уже покрыта белой изморозью и лужи вдоль всей дороги замерзли. Это было в понедельник, и я встал очень рано. Мне нужно было перед школой вернуть пану Кореку его трехколесный велосипед с прицепом.

Я добрался до трактира, поставил велосипед на место и вышел на улицу. Людей было мало, дети еще не шли в школу. Я выбирал замерзшие лужи подлиннее, хорошенько разбегался и потом скользил по всей их длине, размышляя о подошвах: права ли мама, когда говорит, что они от этого истираются? И вдруг меня окликнули. Я оглянулся и увидел Вацека и Янека. Помню, я еще подумал: откуда они взялись, холера им в бок? Что они здесь делают в такую рань? Дорога в нашу школу шла в прямо противоположном направлении. Моя мама называла этих двоих не иначе как «хулиганы» или даже «бандюги». Она запрещала мне с ними ходить, однако я ходил. Но что им здесь понадобилось ни свет ни заря? Ну ладно я, так у меня есть на то причина.

Оказалось, что у них тоже была. Но тогда я еще этого не знал.

Вацек и Янек не были моими близкими друзьями. Хотя они опережали меня на два класса, я был крупный для своего возраста и не слабее их, и поэтому они иногда приглашали меня «искать приключений». Мы ходили, к примеру, в Пражское предместье, через мост Кербедза — я мог наврать маме, что иду к бабушке, — и дрались с тамошними ребятами. Или ходили красть по мелочи из лавок. По-моему, они никогда не ходили на исповедь, потому что порой воровали такие вещи, которые я даже трогать не осмеливался. Я таскал для себя мелочи — конфеты, например, — и каждый раз, когда говорил об этом на исповеди, наш ксендз наказывал мне прочесть две молитвы вместо одной и произносил мрачным голосом, как будто из могильной ямы: «Вор кончает веревкой, сын мой…»

А иногда, когда у нас — у Вацека, Янека и меня — было хорошее настроение, мы «учили» малышей, останавливая их на улице. Отловим такого по дороге в школу — и объясняем ему, откуда берутся дети.

Вацек и Янек делали это особенно хорошо. Мама говорила, что у них просто нет совести.

Ну вот, я несся себе по замерзшей луже, и вдруг, откуда ни возьмись, выскочили из-за угла Вацек и Янек — и сразу ко мне, с гадкой такой улыбкой:

— А ты что здесь делаешь?

И начали гоготать. Потому что на самом деле они прекрасно знали о моем распорядке. Знали, что я каждый понедельник утром должен возвращать велосипед пана Корека во двор за трактиром, потому что каждое воскресенье вечером мой отчим напивается в этом трактире так, что не в состоянии решить, с какой ноги начать путь домой, с левой или с правой.