Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке

Очень высоко над горами, нависшими вдоль валенсийского шоссе, начало бледнеть черное небо. С порога беленькой, как украинская хата, просторной сторожки можно было определить, что светлеет оно очень быстро. Однако до зари было еще далеко, а вот у неприятеля, на западе, где горы не заслоняли горизонта, солнце должно было взойти по крайней мере на полчаса раньше.

Польский батальон, обогнав гарибальдийцев, уже проследовал в Арганду и сразу же, еще в темноте, был выведен на крутые, нависавшие над рекой холмы, южные склоны которых были покрыты виноградниками, а восточные — ровными рядами олив. Разомкнувшись среди них, домбровцы готовились к атаке франкистов.

К утру примчался из Мадрида и Фриц, уведомленный Горевым о несчастье с комсомольской ротой и о потере переправы. Сразу за Фрицем прибыло командование итальянцев, и Паччарди решил проехать на мотоцикле до железнодорожного моста, а оттуда — по проселочной дороге, по которой еще вчера пробиралась ведомая Милошем петровская карета, чтобы попробовать осмотреться и прикинуть, насколько продвинулся противник. В канадке и вязаной своей шапочке он, взяв под мышку вынутую из планшета карту, покатил навстречу своим бойцам, подъезжающим на камионах к выделяющемуся в редеющей темноте белому домику. На шоссе их встречал Илио Баронтини, недавно прибывший из Москвы новый комиссар, заменивший все еще находящегося на излечении Роазио. С радостной улыбкой, будто он распорядитель на праздничном банкете, Баронтини принимал отделение за отделением и взвод за взводом, которые, высадившись, тут же спускались в кювет у шоссе и уходили по нему подальше от места разгрузки. Когда рассвело, подъехал и гость бригады — маленький, немолодой предводитель итальянских левых социалистов Пьетро Ненпи, обладавший демонстративно штатской внешностью и тонким голоском, на котором он почти без акцента изъяснялся одинаково свободно и на французском и на испанском. Однако кабинетный этот человек попал где-то вместе с Петровым, показывавшим ему наше расположение, под пулемет и держал себя, по словам последнего, «как следовало мужчине», а у чубатого полковника заслужить подобный отзыв было нелегко.

Утром возле командного пункта Двенадцатой неожиданно появился знаменитый голландский кинодокументалист Йорис Ивенс со своим соотечественником и постоянным оператором Джоном Ферно в сопровождении большого и очень плотного человека в простых металлических очках, их помощника, а скорее, даже носильщика. Ивенс имел пропуск в любое место Центрального фронта и допускался даже в боевые операции, поэтому Лукач не обратил на него и Ферно, как и на их помощника, ни малейшего внимания. Он не знал, что круглолицый человек, помогающий Джону Ферно таскать тяжелую аппаратуру, не кто иной, как обожаемый им американский писатель Хемингуэй, который в «Прощай, оружие!» описывает тот же участок фронта, на котором, только с противоположной стороны, когда-то сражался венгерский вольноопределяющийся Бела Франкль.

Приезжие выгрузили из помятой и грязной автомашины тяжелые аппараты и диски с кинолентами, после чего Ферно начал снимать все, что подворачивалось: генерала в длинной зеленой шинели, палкой указывающего какому-то заезжему мотоциклисту, где ему следует разворачиваться; полковника Фрица, подбежавшего к камиону и повелительно повторяющего сонным итальянцам едва ли не единственное, оставшееся у него с академии немецкое schnell, schnell. С тем же старанием Ферно ловил в объектив торопливо выговаривающего что-то Алеше капитана Херасси, фактического начальника оперативного отдела, потомка испанских евреев, изгнанных из родной страны еще при Филиппе II, но и за три столетия не потерявших ни испанского языка, ни обычаев; и, наконец, гарибальдийцев, полулежащих в придорожной канаве и ежащихся от предутреннего холодка.