Человек с улицы

Улица вела прямо к Парижу. Ее уносящаяся вдаль перспектива, означенная огнями светофоров, растворялась в тумане, который вдруг сделался разноцветным благодаря открывшимся огням города. Огни, исчезая в тумане, становились все слабее, слабее от одного к одному, от одного к одному, — словно бы падал ряд костяшек домино. Мне стало хорошо. То была минута совершенной гармонии. Когда ты слит с самим собой, осознаешь это, и тебе кажется, что стоишь на вершине мира.

Думая о Салли, я старался угадать, какое платье она выбрала для последнего вечера этого года. Я представил себе абсолютно американскую квартиру Фергюсонов, занимавшую весь верхний этаж в новом доме.

На праздники вся наша компания обязательно собиралась у Фергов. День Независимости, Рождество, Новый год, президентские выборы, продвижение по службе — годился любой повод. Для сегодняшнего вечера Хеллен, жена майора Мэтьюза, должна была приготовить бедро косули с приправами, а Салли целых два дня возилась с пирогами для всей компании.

По радио передавали какую-то ритмичную песенку. Я ехал со скоростью шестьдесят километров в час. Зная, что еду правильно, я решил не торопиться в суматоху семьи Фергюсонов. Можно было представить себе, какой шум подняли сейчас около елки наши расшалившиеся малыши, пока женщины готовят им угощение.

Красный свет. Я остановился. Справа от меня возвышался темный зубчатый силуэт церкви. За перекрестком улица делалась более оживленной и лучше освещенной. Редкие магазины с яркими витринами придавали ей веселый вид. За грязными стеклами я видел жестикулирующие фигуры.

Зеленый свет. Все произойдет через десять секунд. Я попаду в самую невероятную историю, но ничто, абсолютно ничто вокруг не предвещало этого. Окружающий мир был чудовищно спокоен и невинен.

Метров через двести впереди виднелся следующий светофор, там еще горел красный свет. Сразу за перекрестком стоял большой черный «мерседес». Водитель только что вышел из него и, облокотившись о дверь, стоял лицом к движению. Казалось, он собирался перейти дорогу. Но он мог бы сделать это и сейчас: путь был свободен, а перед ним была «зебра» перехода. Удивительно, как много можно пережить и передумать за короткое время. За несколько секунд я заметил машину, посмотрел на человека и понял, что он колеблется. Мне даже хватило времени удивиться его позе.

Когда зажегся зеленый свет, между мной и человеком у перехода было метров пятнадцать. Но все же, тронувшись, я тут же притормозил, потому что подумал, а не решится ли этот человек именно сейчас перейти улицу. Но он по-прежнему продолжал стоять и только необыкновенно пристально вглядывался в меня. Отпуская педаль тормоза, сквозь лобовое стекло я поймал его взгляд. Меня поразила напряженность этого взгляда: голубые глаза были широко распахнуты, словно в каком-то экстазе. В них было нечто неуловимое — страх, принужденность. Но все произошло так быстро, так молниеносно! Нервный спазм, от которого я задрожал, длился дольше, чем обмен взглядами.

Я уже приближался к человеку. И тогда он рванулся вперед, словно пленник от своих стражей. Чтобы очутиться перед моей машиной, мужчине довольно было сделать всего лишь шаг. И он сделал его. Круглый глаз правой фары, брызнув золотистыми лучами, потух в его пальто. Руль передал мне удар. Вернее, это был не удар, а только соприкосновение. Когда все случилось, я понял, что не произошло ничего серьезного. Не могло быть ничего серьезного! Человек отступил. Его не отбросило в сторону, я настаиваю на этом, он отступил. И, отступая, видимо, зацепился каблуком за мостовую и опрокинулся на спину. В мгновение, предшествовавшее этому, я затормозил. Если вам когда-нибудь приходилось сидеть за рулем любой американской машины, то вы знаете, что при низкой скорости резким торможением машина останавливается как вкопанная. Я подождал немного, думая, что мужчина сейчас поднимется, но он все не возникал из-за капота, поэтому я вылез и обогнул мой «олдсмобиль» спереди. К нему уже спешили прохожие, вокруг нарастал шум. Эта громадная улица, казавшаяся мне пустынной, вдруг в одну секунду завихрила вокруг меня людской водоворот. Какой-то тип в кожаном пальто, с черной сумкой, притороченной к багажнику велосипеда, схватил меня за лацканы кителя и заорал:

— Вот он, эта американская сволочь! Он нарочно сбил его! На такой махине, он считает, ему все позволено…

Но тут вмешался старый кюре в длинной пелерине и берете.

— Успокойтесь, прошу вас, — сказал он. — Я прекрасно видел, что произошло. Пешеход сам бросился под машину этого офицера.

Я не мог подойти к человеку, распростертому на дороге. Странная растерянность сковала меня. Невероятно, но я думал о другом. О том, что, наверное, старый кюре в берете служит в церкви, которую я только что миновал. Мне стало страшно при виде собирающейся толпы. Я чувствовал, как в людях растет враждебность ко мне. Все произошло очень быстро, но я ощущал такую усталость, будто пробежал кросс.