Человек с железным оленем

Занавеска то и дело отбрасывалась, пропуская внутрь чукчей — жителей стойбища. Когда в полог уже нельзя было протиснуться, наиболее предприимчивые гости, оставаясь снаружи, в холодной части яранги, просовывали под меховую висячую «стену» только головы, стремясь не пропустить рассказ необычного гостя.

Беседа затянулась. Хозяин подправлял скрученные из мха фитили жирников, а соседи все не расходились…

— Спать придется по пословице: «В тесноте, да не в обиде», — сказал учитель. — Но ребят тут учить неудобно. Обещали в нынешнюю навигацию привезти сруб для школы.

— Не беспокойтесь, я лягу в холодной яранге, не замерзну, — отговаривался Глеб.

— Смотрите, как удобнее. Могу предложить спальный мешок-кукуль, — сказал учитель и вдруг спросил: — Вы, Глеб Леонтьевич, не очень устали?

Глеб устал. Глаза слипались, но в голосе чернявого застенчивого педагога было что-то такое, не позволявшее ответить утвердительно.

— Да, как сказать… Не очень.

— Правда? Видите ли, мне хочется спросить. Как это вы все один, без спутников?

— Почему же один. Вот познакомился с вами, например. Так и в других местах. Потом, какие спутники?! Вы слыхали об Онисиме Панкратове, тоже велосипедисте?.. Из Харбина с ним в кругосветное путешествие отправились два товарища. Эти двое доехали до Читы, а дальше не захотели. Не были подготовлены, убоялись природы. А есть и другие препятствия, похуже. Того же Панкратова в Турции избили полицейские, где-то в другом месте открыли по нему пальбу, даже в так называемой просвещенной Швейцарии, когда он объявил, что перейдет с велосипедом через Сен-Готардский перевал в Альпах, объявили сумасшедшим… Мне тоже приходилось попадать в переделки, когда кто-то бы мог отсоветовать дальше идти, другой струсил, третий попросил особых условий… Нет, в разведку большими отрядами не годится.

— Ну и никогда не страшно вам?

— Если говорить правду, то на юге страшней, — вспомнил Глеб пустыни, змей, ядовитых фаланг. — Я одно понял: страх там, где отсутствуют знания, хороший расчет. Страх — это нечто от истерики. Если бы я за свой северный путь ударялся в переживания по поводу всякой пурги или трещины, меня бы не хватило дойти сюда.

— Значит, можно привыкнуть к Северу? — спросил Форштейн. — А мне порой кажется, что все это сон. Проснусь — и нет ни воя ветра, ни льдов, ни запаха рыбьего жира…

— И вы в Ленинграде в аккуратной постели. А мама над вами склонилась.

— Зачем так? Я поехал добровольно, в числе первых.

Видя, что Травин молчит, учитель продолжал:

— И вообще не тянулся к большим городам, хоть и закончил Ленинградский университет. Учительствовал в поселке Им. А потом сюда. Добивался, чтобы послали. Чукотский язык выучил… Сейчас не могу. Тоскливо как-то.

— Послушайте, дружище, — сказал Травин, чувствуя жалость к растерявшемуся парню. — Вы же не один. Вокруг люди. И какие! Правдивые, благожелательные, всегда готовые поделиться последним. Нам тоже следует кое-чему у них поучиться.

— Все понимаю, но тоска, одиночество. Посоветуйте…

— И что парень разнылся? — обозлился Травин и тут же осекся. Подумал: и самому не раз приходилось несладко. И что же помогало?

— Советы давать не берусь, — сказал он, будто продолжая думать вслух. — Но главное, мне кажется, — ясное понимание цели. Остальное приложится. А одиночество — ерунда. Сколько вам лет?

— Двадцать шесть.

— Поезжайте в отпуск и везите сюда невесту. — Травин рассмеялся, вспомнив, как его сватали в Талды-Кургане.

В стойбище на мысе Шелагском, которое называлось Уньпеньмын, Глеб узнал, что южнее по берегу Чаунской губы, у мыса Певек, открылась фактория. Он подумал, что сможет там пополнить запас патронов.

Стремясь сократить путь, велосипедист забрался в низину. Снег как манная каша. Брел по пояс. Себя не жалко — поделом, ему говорили, что надо брать выше; больно за собак, которые тонули в снежной хляби.

К вечеру показались холмы. Обойдя крайний к бухте, Глеб увидел деревянный дом.

— Есть живые?

— Есть, есть!

Открылась дверь, и на пороге выросла фигура полного мужчины, оказавшегося заведующим факторией.

— Я когда-то жил в Петропавловске-Камчатском, — обрадовался он, узнав, что Глеб с Камчатки. — Случайно не слыхали, там не вспоминают Семенова, скрипача?

После ужина и разговоров о некоторых общих знакомых заведующий приступил к служебным обязанностям.

— Послушайте, сдайте-ка мне медвежью шкуру, — говорил он, вороша чудесную белую шерсть с перламутровым блеском. — За нее экипируетесь. А то одеты вы, прямо скажу, неважно, — Семенов критически посмотрел на травинские штаны из оленьей замши и вытертую малицу.