Самолет летел над Центральной Камчаткой. Под крылом проплывали горные цепи. Величественные, острые, как иглы, пики сменялись оранжевыми конусами умерших вулканов. В долинах — ядовито-зеленые пятна тундры, на взгорьях — дремучий лес. Ни дорог, ни тропинок…
— В этом краю только и остается что летать, — заметил я вслух.
— Думаете?.. У нас, на Партизанской, проживает чудак этакий Травин. Он пытался тут на велосипеде путешествовать, — усмехнулся мой сосед, старый петропавловский житель.
Краем уха пойманная фраза запомнилась. Захотелось увидеть этого человека, поговорить с ним. Как и многие из пишущих, я очень ценю встречи с так называемыми чудаками, с теми, кого молва нередко характеризует как людей странных, непрактичных лишь потому, что берутся они, казалось бы, за невозможное. В таких, к примеру, чудаках долго ходил Поликарп Михайлович Агеенко, тоже петропавловский житель, пенсионер, «свихнувшийся» на камчатском фруктовом саде. Он все свои сбережения вложил в выписку бесчисленного множества саженцев, которые испытывал годами.
«Крайний Север — и фруктовый сад?.. Чудачество», — говорил кое-кто. А вот минувшей осенью Поликарп Михайлович угостил меня с одного деревца настоящим яблоком, а с другого — горстью вишен. Вызрели-таки фрукты на камчатской земле!..
Да кого обыватели всех времен и народов не называли чудаками-фантазерами? И все лишь оттого, что мерили человека на свой аршин…
Я долго кружил, поднимаясь по крутым переулкам на последнюю улицу, венчавшую Петровскую сопку, где жили Травины.
«Ленивому, даже просто толстому гипертонику от многолетнего сидения за канцелярским столом тут не ужиться. Надо определенно иметь крепкие ноги, — думал я, вытирая обильно струящийся пот. — Верно, энергичный старик…»
Портрет вырисовывается задолго до встречи. Что-то создаешь сам, другое, уже известное, усиливаешь. Свыкнешься — и трудно разочаровываться…
Разочароваться, впрочем, не пришлось.
— Да, я Травин.
Чисто выбритое с крупными чертами загорелое лицо. Среднего роста, но, судя по широкой груди, очень сильный человек выжидательно смотрел на меня.
То, что это именно тот Травин, о котором шла речь в самолете, было уже ясно: в глубине комнаты, на стене, я успел заметить большой фотографический портрет — голову с гривой густых волос, перехваченных не то лептой, не то блестящим обручем. Фотография вмонтирована в кусок карты Северного Ледовитого океана. К рамке прибита костяная пластинка с надписью «Турист-путешественник» и т. д. с изображением моржей, белых медведей…
После приветствия и предварительного объяснения мы сели за стол. Документы, старые пленки фотоаппарата «кодак», почетные грамоты — все это Глеб Леонтьевич приносил из разных мест. Рылся в шкафах, в сундуке. Видимо, о «реликвиях» личной славы в доме вспоминали нечасто.
— На чердаке остатки, точнее, останки велосипеда, — с улыбкой заметил он. — Можете посмотреть.
Больше всего меня заинтересовал паспорт-регистратор — пухлая книжка в черном кожаном переплете. В паспорте гербовыми печатями государственных учреждений, главным образом исполкомов Советов, подтверждалось прибытие велосипедиста в каждый населенный пункт на огромнейшей трассе от Камчатки до… Камчатки по югу, по западу и, наконец, по береговой полосе Северного Ледовитого океана.
Так сообщала итоговая запись в паспорте.
…Велосипед и Заполярье! Изящный лаковый параллелограмм дутых трубочек, тонкие никелированные струны спиц — и ни одного километра дорог! Что это за человек Глеб Травин, выбравший столь странный способ передвижения по Крайнему Северу. Да было ли все же такое?
Мне еще раз пришлось задуматься над этим вопросом весной 1957 года, оказавшись на дизель-электроходе «Енисей». Мощный ледокольный корабль спешил в пролив Литке, где застрял в торосистом льду небольшой старенький ледокол «Добрыня Никитич».
Воспользовавшись любезностью капитана дизель-электрохода Анатолия Матвеевича Кашицкого, я отправился из Петропавловска в эту спасательную экспедицию.
Слева по борту мелькнули огни на мысе Африка, справа, где-то вдали, осталась каменная громада Командорских островов. «Енисей» вошел в Берингово море. Штормовой ветер гнал навстречу тяжелые льды, шугу. Постепенно снежно-ледяная каша густела и наконец вовсе сомкнулась.
Вблизи острова Карагинского перед кораблем вырос барьер тяжелого всторошенного льда. Но недаром судно минувшей осенью завершило куда более сложное плавание — пересекло за одну навигацию дважды — туда и обратно — Северный морской путь! Экипаж смело пошел на штурм барьера.