Человек с золотым ключом

Пока что я мало говорил о брате, хотя он играл большую роль в моем детстве и отрочестве; но молчание мое вызвано не забвением. Брат слишком значителен, чтобы поскупиться на особую главу; и я решил по размышлении, что лучше его представить в полный рост, когда придет время, поговорить о том, какую роль он сыграл в современной истории, борясь против коррупции политиков. Здесь только замечу, что он отличался от меня с самого начала в немалой мере и тем, что ставил вопросы заново. Я сохранял смутную верность традициям прошлого; и тогда, когда еще ни во что не верил, во что‑то верить хотел. Брат ни во что не хотел верить, а если хотел, то тайно. Он был отрицателем, едва ли не анархистом, бесспорно — в ответ на мои с ним споры или, точнее, один долгий спор. Подростками мы спорили все время, неохотно отвлекаясь, чтобы поесть, пойти в школу, приготовить уроки или сделать еще что‑нибудь столь же бесполезное. Однако, при всей своей склонности к атеизму и анархизму, брат был наделен умом, в котором атеизм и анархизм могут выдержать что угодно, кроме атеиста и анархиста. Ум этот был слишком живым и ясным, чтобы принять, не тоскуя, материализм в изложении его сторонников. Однако отрицательная реакция на отрицание не завела бы его далеко, если бы не появился положительный полюс магнита — такие люди, как Ноэл. Несомненно, именно этот странный клирик помог брату стать менее бесплодным, чем антиклерикал. Когда приличные люди осуждали странности Ноэла или приписывали ему еще и подлости, Сесил отвечал им словами из Евангелия: «Грешник ли он, не знаю, но я был слеп, а теперь вижу».

Англокатолики, чью мятежную крайность олицетворял Конрад Ноэл, а традиционную — Перси Дирмер (во всяком случае тогда), были замечательными людьми, которым я навечно благодарен, как мой брат и евангельский слепец. Возглавлял их, если кто‑то возглавлял эту ветвь англиканства, Генри Скотт Холланд, который казался самым молодым среди нас, хотя и мы были молоды. Невозможно забыть его лягушачье лицо, огромный рост и бычий голос; так и казалось, что лягушке из басни удалось превратиться в быка. В отвлеченном, умственном смысле возглавлял их скорее доктор Гор, но всякий, кто знал его достоинства, поймет, что он оставался в тени. Иногда все они собирались на подмостках, особенно на подмостках Христианского Общественного Союза, к которому и я потом примкнул. Надеюсь, старые друзья, с которыми я позже разошелся во мнениях, но никак не поссорился, простят меня, если я припомню какие‑то из чудачеств, оживлявших нашу дружбу. Однажды человек пять — шесть обратились к удивленному Ноттингему, призывая его выполнить христианский долг по отношению к пролетариям. Я хорошо помню лица его граждан во время моей речи; мало того, свои впечатления я выразил в стихах, выражающих, в свою очередь, чувства ноттингемского торговца. Сообщаю эти стихи, потому что мне приятно поговорить о старых добрых днях.

Приезжие свя — щен — ни — ки
Сперва на нас сердились,
Известно, мы тут, дураки,
Уж в чем‑то провинились.
А после стали песни петь,
Чтоб мы повеселились.
Они расселись за столом
И речи говорили,
О том — о сем, о том — о сем,
Потом предупредили,
Что там один опять споет,
А сами подхватили.
Потом такой епископ
Гор От сердца от всего
Сказал, что любит с давних пор
Собрата своего,
И если тот что украдет,
То это ничего.
Он безработицу ругал
И очень огорчался,
То на одной ноге стоял,
То на другой качался,
А уж насчет каких‑то льгот
Ужасно сокрушался.
Один мужчина, Честертон,
Налил себе воды
И рассказал, что ложный тон
Доводит до беды,
А тот, кто скачет и поет,
Не ведает нужды.
Потом каноник Холланд встал,
И все они орали.
Хоть их никто не понимал,
Мы вовремя кивали.
Зато уж очень хорошо
Стаканы дребезжали.
Каноник этот нам сказал,
Что нищета постыдна,
Но я чего‑то подустал
И стало мне обидно.
Ну, в общем, я скорей удрал,
Пока меня не видно.