Человек. Сборник рассказов-1

– Ничуть. Вот вы, Олег Андреевич, и сами жену не ласкаете и строго следите за тем, чтобы её со стороны никто не приласкал. Поэтому у вас в семье бесконечные ссоры. Жизнь друг другу омрачаете. Но, вернёмся к моей семье. Конечно случившееся не норма, а исключение. Но относиться к этому надо философски. У нас, у мужчин, великие замыслы, мечтаем мир спасти, никак не меньше. За реализацией этих замыслов частенько забываем жену поцеловать. А ведь это смысл жизни любой женщины – быть целованной. Она и вам, ручаюсь, не раз приглашения делала. Вот почему вы так возмущены? Отчего с таким трепетом о измене моей жены сообщаете? Вы, наверное, и сами были бы не против оказаться на месте Сергея Любомудрова. Совесть помешала. Передо мной неудобно. Да, и перед своей женой стыдно. Жизнь, милейший Олег Андреевич, так сложна, из таких противоречий соткана. А семейная в особенности. Так, что я давно для себя решил. Чтобы ни случилось, буду всё встречать с пониманием. Всё прощать. Запрещать-то всё одно бессмысленно. Злиться, кричать – глупо. Только людей смешить. Так, что будем радоваться. И за жену, и за водопроводчика Любомудрова, и за себя, совестливых и находчивых.

Золотокопытин приобнял на прощание Карпова и отправился к семье.

– Как то это не по-русски, – Сказал Олег Андреевич ему в след. – Мир меняется, и люди становятся непредсказуемыми.

2012 г.

Бунтарь

Днем я спал, ночью бодрствовал. В будни отдыхал, в праздники работал. Зимой ходил в летней одежде, а летом в зимней. Ненавидел любую власть и презирал все мыслимые и немыслимые законы.

Моей любви искали умные, богатые, красивые женщины. Но я, всем наперекор, женился на нищей, уродливой дуре. С ней было невозможно прожить и одного дня. Я же заставил себя жить с ней в течение десяти лет. До тех пор, пока сама меня не бросила.

Все всегда я делал наперекор. Черное называл белым, белое черным. За добро платил злом, а за зло, чтоб не быть последовательным, и чтобы враги не смогли понять моей логики, еще большим злом.

И теперь я задаю себе только один вопрос. Зачем так глупо, так бездарно я прожил свою жизнь? Почему все делал шиворот навыворот? Нет, идея, конечно, красивая, быть революционером. Но зачем мне, все это было нужно? На что, потратил я лучшие годы свои? Мечтал прокричать на весь мир: «Бунтуйтесь!». Все это глупо. Но, годы уже не вернуть.

1995 г.

Бытовуха

Участковый Кондрашин разбирал дело соседей, подавших друг на друга жалобу. Опрашивал одного из потерпевших.

– Как было дело, Сергей? – Спросил он Гусева.

– Ко мне пришел Прошкин и стал звать на улицу. Якобы машину помочь ремонтировать, а на самом деле водки хлебнуть. А моя с ним сцепилась. Говорит, у Сергея и дома дел хватает, никуда его не пущу. И тут произошло интересное. Слушаю я, как они спорят, и вдруг вижу, на моих глазах, они превращаются в чертей. То есть самым натуральным образом. На голове рога растут, говорят на своем, лукавом языке.

– Опустим мистику. Из-за чего вышел спор, перешедший в драку?

– То-то и оно. Сосед говорит моей жене: «Я погублю этого праведника». А она ему: «Нет. Я погублю». И на меня смотрят. Ну, и чего мне было ждать? Схватил сковороду, что под руку попалось, и кинулся, жизнь спасать. Помирать – кому ж охота?

– Чего вы только, алкоголики, не придумаете.

– Истинный Бог, Сергей Сергеич, так все и было.

1995 г.

Валентины

В моей молодой бесшабашной жизни, оставили след три Валентины.

В Вале Тихомировой было что-то от годов пятидесятых. И лицо, и тело, и манера одеваться. Может, мать пародировала, может, бабку. Но ей это шло. Лицо было простое, без прикрас. И лоб, и нос, и губы – всё обыкновенное. А вот глаза! В них находилось то самое ретро. Сам взгляд был приветом из тех времён. Ну, и, конечно, причёска. Две косички без лент, спадающие на лацканы пиджака, очень напоминающего мужской, перелицованный. И юбочка строгая, и туфельки строгие. Самые обычные. И говорила просто, без затей. И жила бесхитростно. Без двойного дна, вся, как на ладони. Ясная.

Дома фикус, огромный, в кадушке. Листья блестящие, словно маслом растительным натёртые. Сантиметров по двадцать каждый. Круглый стол, матерчатая скатерть, пол дощатый. Обычные широкие доски, выкрашенные в жёлто-оранжево-коричневый цвет. На стене фотографии родни. Стулья деревянные старинные. Но, прочные, сто лет ещё прослужат.

С ней было просто. Всё просто. Она была, как воздух, к которому привыкаешь и перестаёшь замечать. К ней всегда, в любое время, в любом виде можно было прийти. И приютит, и накормит, и денег на дорогу даст. Бессловесная была. Жилы не тянула, признания не вымогала. Не говорила: «А, помнишь? Ах, не помнишь! Так, я тебе напомню». Умница. На таких стояла и стоит Россия.

Пришёл к ней как-то, а она беременная.

– Мой? – С испугом и тайным трепетом, спросил я.

– Ну, тебя же не было, – как-то кротко ответила она.

И я успокоился, повеселел. Выпил, покушал, переночевал и ушёл, не прощаясь. Больше к ней не ходил.

И было ещё две Вали. Причём встречался с ними одновременно.