Человек сидящий

В полиции удивились. Проверили. Вызвали следователя следственного комитета. Тот Сашу задержал, арестовал и отправил по этапу в военный следственный комитет по месту расположения части, из которой Саша когда-то ушел.

Не учел столяр и друг мента, что если объявили его в розыск, то и срок давности не идет. А мент Михалыч об этом не подумал.

Жене пришлось все рассказать, но не дома, а на краткосрочном свидании, которое следователь разрешил, все-таки приехала она издалека, да и дело несерьезное. Смешное дело, что уж говорить.

Срок только выписали вполне серьезный.

— И вот я ей говорю, иди к Михалычу, возьми у него денег мне на зубы, он же во всем виноват, он же мент, он же знал, — говорил Саша с широко открытыми глазами, он в тот момент был кругом прав, я тоже должен был это видеть.

— Даст, — сказал я, — куда он денется.

— Даст, — согласился он.

Михалыч денег дал, он вообще не забыл ни Сашу, ни его семью, где росли его крестники. А вот стоматолог забыла про зэка и не приехала в урочный день. И на следующий. Потом она уехала в отпуск, потому что он был согласован еще в начале года, а в отпуск надо уходить по графику.

Временные пломбы у Саши повыпадали за неделю, он страдал, звонил жене, она звонила в колонию, колония обещала, но стоматолог приехала только через три недели, ибо уважающие себя государственные служащие не выходят из отпуска раньше срока.

Похудевший и осунувшийся Саша попытался робко рассказать ей о своих мучениях, о том, что он ее ждал, но, посмотрев в мощное лицо врача, понял, что может потерять ее навсегда, и замолчал.

Зубы ему залечили. По вечерам мы иногда сидели в маленькой каптерке, пили чай, играли в шахматы, он рассказывал об ульях в его саду, о меде и медовухе, о том, как садится за Волгу солнце и как осенью красиво висят ягоды рябины на облетающем дереве.

Я смотрел и думал, зачем государству нужно было сначала загнать крестьянского парня в армейский пьяный ад 90-х, а спустя два десятка лет его же, не давшего тогда себя убить, отправить в тюрьму на три года, где ему, уже отцу и хозяину, снова нужно выживать. Я видел, что и он об этом думает.

Да кто ж его знает, то государство.

Пусть у Михалыча допытывается. Под вишнями.

Аллея свободы

Он был похож на учителя из классического старого фильма. Высокий, волосы тронуты интеллигентной сединой, забавно рассеянный, он носил очки на кончике носа, и они воспринимались как пенсне гимназического наставника.

Приветливый и неприхотливый Валерий Павлович показался мне поначалу замкнутым, но потом я понял, что это стеснительность. Он стеснялся того, что он — арестант, и того, что живет среди арестантов. Он хотел домой, хотел, как все, но интеллигентнее, а оттого болезненнее.

Мы как-то естественно разговорились в очереди за посылками, потом обменялись прочитанными книгами и стали здороваться при встречах необычным для зоны способом — легким наклоном головы, что тоже получалось само собой.

С ним невозможно было здороваться иначе.

Валерий Павлович действительно оказался учителем, точнее, бывшим директором школы в небольшом городке. После армии он проработал полгода участковым уполномоченным и потому сидел сейчас с бывшими сотрудниками органов.

Попал он в колонию за взятки. Три эпизода. И это не вязалось ни с его внешностью, ни вообще с ним, природным бессребреником. Однажды в библиотеке он рассказал о своем деле, и история оказалась обычной: БЭП[18] искал дела о взятках для отчетности, а тут на Валерия Павловича вовремя пожаловались родители. Жалобы на директоров школ есть всегда. Эти попали в цель.

В школе перманентно шел ремонт, родители учеников решали на собраниях и скидывались на разные нужды, и вот трое из них пожаловались в полицию. Опера выдали им диктофоны и отправили к директору. Так родилось взяточничество.

Не помогло Валерию Павловичу то, что он педантично сохранял все чеки и отчитывался на родительских собраниях за каждый потраченный рубль.

Молоденький опер резко осадил его, когда он попытался сказать об этом. На ремонт деньги выделяет бюджет, сказал опер, пояснив, что если бы он, Валерий Павлович, не воровал, то и собирать деньги с родителей не пришлось бы.

Это было неправдой, про воровство. Но не помогло и то, что он тратил на ремонт половину своего скудного оклада, отчего Вера Сергеевна, его жена, ровесница и тоже учительница, вздыхала, но возразить не пыталась.

Валерий Павлович провел в этой школе тридцать лет и переживал за каждую трещинку в ее старых стенах. И продолжал переживать, Вере своей звонил по телефону, висящему в коридоре барака, расспрашивал ее, как в школе дела.

На ремонт барака, к слову, он вместе с другими зэками деньги сдавал. Здесь директору, как он называл начальника колонии, можно было не опасаться, что кто-то пожалуется и сюда придет БЭП, чтобы сказать, что деньги на ремонт собирать с сидельцев незаконно, на это есть государственный бюджет.

Никто и не опасался.