Человек смотрящий

На одном из парижских бульваров мы видим приближающуюся к нам прилично одетую пару. Женщина опирается на руку своего спутника, и, судя по направлению взгляда обоих, справа по ходу движения что-то привлекло их внимание. Быть может, афиша, или модно одетый прохожий, или оживленное кафе на противоположной стороне улицы. За площадью позади них улицы расходятся тремя глубокими «каньонами». Вполне вероятно, по дну одного из «каньонов» недавно шла и наша пара – укрываясь от дождя под сводами торговой аркады и попутно разглядывая витрины: перед глазами мелькали выставленные на продажу вещи, обильные свидетельства еще молодого в ту пору потребительства, или косьюмеризма. Их путь усыпан, словно блестками, всякой всячиной за витринным стеклом. Чего тут только нет – вплоть до кукол, зубных протезов и очков в черепаховой оправе. «Смотреть» теперь означает «мечтать», или (мысленно) «приобретать», или и то и другое сразу. Они вышли из дому себя показать, но не только – их манит городская фантасмагория. И если кто-то у них на глазах вдруг упадет и сломает ногу, они будут стоять и с любопытством на это смотреть, как смотрели на арену зрители Колизея, как древние смотрели в глаза козлу. Лица мужчины и женщины на картине расплываются, они безглазы, – вернее, они превратились в «прозрачный глаз», растворенный в мире видимостей парижских улиц.

Гюстав Кайботт. Париж. Дождливый день. 1877 © Musée Marmottan Monet, Paris, France / Bridgeman Images

Во всяком случае, так нам кажется. С тех пор во многих теоретических работах концепция бесстрастного взгляда на мир подверглась критике на том основании, что человек не способен полностью отрешиться от идей и идеологий своего времени. И если Вальтер Беньямин призывал не верить слепо глазам своим в эпоху господства коммерции, то тремя десятилетиями позже, в 1960-х, и снова в Париже, Ги Дебор подхватил его мысль, но пошел много дальше. Он утверждал, что все мы живем в «обществе спектакля»; что люди – как та пара под зонтиком на картине «Дождливый день» – только воображают, будто вольны ходить где и сколько угодно; что на самом деле та видимость, которая их обступает, не более чем иллюзия; что мы находимся под гипнозом капитализма, идем на поводу у навязываемых им удовольствий – зрелищных и всех прочих. Он писал о деградации понятия «быть» до «иметь», а «иметь» – до «якобы иметь» (довольствоваться мнимым обладанием). Дебор выступал за противостояние системе – активное неприятие насквозь фальшивой видимости, или типично городского не-видения. Идею «прозрачного глаза» он счел бы очень наивной.

Последующее развитие Парижа за счет урбанизации пригородов подтвердило обоснованность его скептицизма. Нефтяной кризис 1970-х, строительство недорогого блочного жилья на окраинах французских городов, рост безработицы и слабая транспортная инфраструктура привели к концу XX века к формированию нового типа урбанистической лжевидимости. Банльё (фр. banlieues – пригороды) Парижа и других городов необязательно застраивались с целью поселить там обездоленных, малоимущих граждан, в том числе тех, кто прибывал из бывших колоний, вроде Алжира, но именно такое население стало со временем в них преобладать. Условия жизни в новых районах разительно отличались от комфортабельных условий в импозантном туристическом Париже, с его уличными кафе вдоль бульваров. Дома содержались кое-как, и туристы редко наведывались в бедные окраины: смотреть там было не на что, во всяком случае зрелище не радовало глаз. Жить в банльё означало ежедневно смотреть на убожество своей жизни. А сев на местной станции в электричку до зажиточного центра Парижа, вы видели, как живут другие люди – как все у них благоустроено, богато и красиво.

Ги Дебору и его соратникам-ситуационистам нравилось играть в подобные путешествия. Он предлагал, например, в качестве эксперимента проложить маршрут по карте другого города, не того, по которому вы гуляете, намеренно не обращая внимания на визуальные сигналы, направляющие вас к центру – средоточию городской торговли и потребительских желаний.