Человек, ставший Богом. Мессия

– Он оставался священником до последнего вздоха, но в Капернауме предпочел быть плотником.

– Все это очень странно, – буркнул Захария.

– Да, действительно необычно. Я уйду, лишь убедившись, что крестьяне не лгут, и после того как процитирую Иезекииля.

– Иезекииля! – воскликнул Захария.

– Горе пастырям Израилевым, которые пасли самих себя!

– А может быть, им надо было пасти кроликов и мулов в полях? – вскричал Захария. – Почему бы тебе этим не заняться? Почему бы тебе не стать проповедником? Ты сын священника, значит, человек образованный! Иди и проповедуй среди животных!

И Захария рассмеялся.

– Бойся, как бы Господь тоже не преподнес тебе урок! – воскликнул Иисус, выходя из комнаты.

– Дерзкий негодяй! – крикнул Захария. – Да ты, наверное, зелот!

Иисус шел так быстро, что не заметил, как покинул город. Часа через два он добрался до деревни под названием Курси. Едва он вошел в деревню, его внимание привлекла толпа, собравшаяся на площади, по которой бегали тощие куры. Два-три десятка человек образовали круг, но что происходило в центре, Иисус не мог разглядеть. А больше всего его пора шло то, что люди молчали. Обычно крестьяне говорят громко и несдержанно, а сейчас они, да и то не все, тихо перешептывались. Иисус с трудом пробил себе дорогу и очутился в первом ряду. В центре круга сидел толстый мужчина в странной одежде: на нем был просторный халат из белого шелка с богато вышитыми воротником и оборкой, камилавк, отороченный мехом, увешанный цепями и кольцами, туфли из красного войлока без задников. Напротив стоял мальчик с такой коростой на глазах, что он не мог их открыть. Толстый мужчина раскачивался, протяжно распевая в такт качаниям какие-то слова. Несмотря на экзотический вид мужчины, Иисус понял, что псалмодия была лишь пародией на заклинания, поскольку разобрал два-три греческих и несколько сирийских слов. Голос мужчины взвился, перешел в пронзительный крик и резко оборвался. Он поводил руками над лоханью и незаметно бросил в нее порошок, окрасивший воду в красный цвет. Затем мужчина заставил мальчика стать на колени перед лоханью и опустил его голову в воду, держа ее там до тех пор, пока несчастный, несомненно, из-за боязни захлебнуться, отчаянно не замахал руками. При совершении этого ритуала мужчина время от времени что-то резко выкрикивал. Затем он поднял голову мальчика и снова несколько раз опустил ее в воду. Делал он это до тех пор, пока вопли ребенка не стали заглушать его собственные крики. Наконец он потребовал дать ему кусок холста и протер глаза ребенка.

– Я вижу! Я вижу! – бормотал мальчик.

Толпа, сдерживавшая дыхание, зароптала и заволновалась.

– Волшебство! – крикнули несколько крестьян.

Мать мальчика бросилась мужчине в ноги, а затем подняла руки к небу, умоляя Господа, чтобы он не позволил демону принимать участие в том, что она называла колдовством. Отец, держа мальчика за плечи, строго спрашивал:

– Ты видишь меня? У меня глаза открыты или закрыты? А теперь? А теперь? Говори правду, поскольку лечение стоит денег, а если ты опять потеряешь зрение, едва кудесник уедет, я побью тебя!

Ребенок, дрожа всем телом, отвечал:

– Клянусь, я тебя вижу! Я вижу даже новые седые волосы в твоей бороде…

Женщины громко голосили, мужчины радостно хлопали в ладоши, испуганные дети плакали.

Кудесник прервал их, ударив несколько раз палочкой по лохани. Все замолчали в ожидании, несомненно, нового чуда.

– Послушайте, вы, скопище невежд! – воскликнул кудесник на ломаном арамейском языке. – Вам выпала несказанная удача: мое восхитительное наитие привело меня в вашу затерянную деревню. Сначала вы отказывались верить, что я могу творить чудеса. Теперь вы увидели собственными глазами, что и вылечил мальчика. Да, я творю чудеса! У этого мальчика на глазах были язвы, а вскоре его могла поразить проказа. Мои знания спасли ему не только зрение, но и саму жизнь! А сейчас я хочу, чтобы мне заплатили. По сравнению со спасенной жизнью оплата моего умения – сущий пустяк! Послушайте меня: если вы не такие, как о вас говорят в городе, то есть не грубые животные, заплатите мне!

– Сколько? – спросил отец мальчика.

– Я тебе уже говорил: один сестерций. Толпа хранила угрюмое молчание.

– Один сестерций! – повторил отец. – Но это вдвое больше, чем мытарь берет с меня за целый год!

– Ты собираешься назначить цену жизни родного сына, ты, деревенщина? Ты что, совсем стыд потерял? Вскоре этот мальчик начнет работать вместе с тобой и принесет тебе больше, чем один сестерций! Ну, дай же мне сестерций, или я позову солдат, чтобы получить принадлежащее мне по праву!

Старый человек, давно наблюдавший за этой сценой, выступил вперед и сказал: