Человек, ставший Богом. Воскресение

Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом, – сказал Иисус, ударив себя в грудь, – так и ядущий Меня жить будет Мною. Сей-то есть хлеб, сшедший с небес. Не так, как отцы ваши ели манну и умерли: ядущий хлеб сей жить будет вовек. Но повторяю и буду повторять до тех пор, пока вы этого не поймете, что ядущий хлеб сей жить будет вовек.

– С меня довольно! – воскликнул Искариот и вышел.

Другие ученики, кроме Симона-Петра, Фомы и Иоанна, последовали его примеру.

Иисус спустился с кафедры и спокойно прошел мимо мужчин, которые угрожали ему. Выйдя на улицу, он сразу же направился к морю. У кромки воды он остановился и несколько раз глубоко вздохнул. Как легко лились его слова! Прежде они хаотично роились в голове, а сейчас выстроились сами! Они потрясли его. Значит, Отец решил принести его в жертву ради искупления грехов Израиля! Мысль о том, что он станет ягненком, агнцем, внесла в душу Иисуса смятение. Его рассудок, потеряв ориентиры, заметался… Так вот, значит, какие нити тайно переплетались вокруг него до сегодняшнего дня! Если Иисус силой не освободит Израиль, ему придется пожертвовать собой ради Израиля! Любил ли он Израиль? И не только Израиль, разумеется. Он сказал, что отдаст свою плоть ради всего мира. Ради всего мира! Иисус мысленно представил себе полуденные улицы Александрии, вечерние улицы Антиохии, зеленоватый рассвет над Оксиринахом, и темно-синий закат над Мемфисом, и тысячи людей, которые хотели верить, что у них есть Отец и что Отец помнит о них, что Сущий любит их, несмотря на все их грехи. Но Отец хотел убедиться, что Его создания действительно хотели обрести Его любовь… Значит, требовалось принести Ему достаточную жертву, чтобы искупить все оскорбления, нанесенные Его Закону. И для этого не годился ни один ягненок, ни один белоснежный голубь, ни самое свежее молоко, ни самое вкусное вино… Ничто не было достойным для принесения на алтарь… Единственная жертва, которую можно было Ему принести… Слова и мысли путались. Требовалось принести в жертву единственного человека, избранного для разговора с Отцом, того кто был способен воспарить к Нему, того, кто настолько приблизился к Нему, что получил право зваться Сыном, его, Иисуса… Вот что зрело в Иисусе, хотя он этого и не осознавал! Чтобы изменить мир, необходимо было принести в жертву себя самого!

Иисус вздохнул. Галилейское море казалось огромным серебряным слитком, расплавившимся под утренними лучами солнца.

Но как он принесет себя в жертву? Или его принесут в жертву? Объятый ужасом, Иисус представил, как его расчленяют на алтаре… И бросают! Они не будут его есть, нет, это правда. Книги запрещают поглощать человеческую плоть… Он не знал, что и думать. Вдруг он почувствовал, что рядом кто-то стоит. Симон-Петр, Фома и Иоанн.

– Вы тоже хотите меня бросить? – устало спросил Иисус, не глядя на учеников.

– Куда мы направимся? – ответил вопросом на вопрос Симон-Петр. – Ты наш учитель, и другого нам не нужно. Мы не понимаем твоих слов, но, вероятно, поймем их позже.

– Остальные ушли, – сказал Иисус.

– Они вернутся.

– Не все, – ответил Иисус. – Однако среди вернувшихся будут предатели.

– Почему? – воскликнул Иоанн.

– Некоторые будут думать, что я направил их на неверный путь. И они захотят отомстить за себя.

– Я не предам тебя, – сказал Фома.

– Но ты же с нами? – сказал Иоанн, удивленный тоном Фомы.

– Он останется с нами ненадолго и тоже уйдет, – сказал Иисус. – Не правда ли, Фома?

– Правда, – ответил Фома.

– Ты не одобряешь моих слов и поступков.

– Да. Совершенно не одобряю.

Четверо мужчин задумчиво смотрели на море.

– Я надеялся, что ты выведешь нас из пустыни, – сказал Фома, – из этой вечной пустыни иудеев, где Бог стал всего лишь силой отмщения.

– Ты богохульствуешь! – вскричал Симон-Петр.

– Сегодня и в самом деле день богохульств! – откликнулся Фома. – Любое иное слово некоторые воспринимают как богохульство. Но я никого не обвиняю. Мне не нужен Бог, которому нужно приносить жертвы.

– Ты слишком часто встречался с греками, – сказал Симон-Петр. – Ты жаждешь Бога, который не будет играть в наших жизнях ни малейшей роли.

– Поскольку я действительно часто встречался с греками, я больше не хочу человеческих жертвоприношений, наподобие омофагий, когда вакханки разрывают Диониса на части и пьют его кровь. Я ухожу.

– Так иди к своим грекам! Иди же! – воскликнул Иоанн.

– О, нет! Я уже тебе говорил, что устал от греков. У них тоже есть бог, который взошел на костер, чтобы смягчить гнев своего отца Зевса… Этого бога зовут Гераклом.

Иисус повернулся и посмотрел на Фому. Бывший ученик спокойно выдержал его взгляд.

– Я не иудей, но и не грек, – сказал Фома. – Однако мне сдается, что вы больше греки, чем сами того хотите. Возможно, что греки тоже больше иудеи, чем и те и другие полагают!

– У тебя нет корней, – сказал Симон-Петр. – Ты не живешь, а играешь!

– У наших предков тоже не было корней, – возразил Фома и пошел прочь.

Иисус смотрел на Фому до тех пор, пока тот не превратился в трепетную тень, скользящую вдоль берега.