Человек, ставший Богом. Воскресение

Ирода охватило желание, оно возникло внезапно, как сердечный приступ. Это была не перелетная птичка, которую он легко заманил бы в спальню, а хищная птица. И ему потребуется не только власть или богатство, чтобы соблазнить ее. Нет, ему придется стать тем, кем он давно перестал быть.

Глаза кормилицы заблестели от возбуждения. Лицо же Ирода стало каменным.

Однако никто не заметил эту маску искушения. – Кто это? – выдохнул Ирод, обращаясь к Манассии. Но придворный ничего не знал об этой девушке. И вновь ткань закружилась. Танцовщица поднимала ее все выше, пока не открыла свое лицо. Ирод сразу постарел на тысячу лет. Это была Саломия, дочь Иродиады и Филиппа, следовательно, его племянница. Он видел знакомые и одновременно новые черты, заносчиво задранный нос с немного широкими ноздрями, высокомерие рта, прятавшееся в тени уголков губ, и миндалевидные глаза, холод которых тщетно скрывал надменность, уже присущую этому лицу. Это была прежняя Иродиада, Иродиада тех времен, когда вкус власти, которую не сумел взять в свои руки безвольный Филипп, не облачил ее, как говорил Иоканаан, в одежды с пурпурной каймой. Иродиада тех времен, когда перламутровый блеск ее кожи еще не померк, не превратился в матовый алебастр. Блеск, от которого остались лишь жалкие отсветы сияния ее молодости.

– А! – только и смог выдохнуть Ирод.

Тетрарх сгорал от любовного томления, но в то же время мучился, осознавая, какую пусть наивную, но хитрую интригу плела Иродиада, явив перед ним облик своей молодости и тем самым оправдывая его предательство! Иродиада подхлестнула животные инстинкты Ирода, чтобы приблизить его к себе, поскольку Саломия была ему недоступна.

Но была ли она недоступной на самом деле?

Если бы только Иоканаан мог видеть, как танцевала Саломия! Тогда бы он понял! Возможно, тогда легкий ветерок вожделения принес бы с собой и сомнение и аскет уже не помышлял бы об оскорблениях. Ирод не должен его казнить, и тогда Иродиада попадется в свои собственные сети! Он улыбнулся, радуясь придуманной уловке. Затем он повернулся к Иродиаде и теперь улыбнулся только ей. Однако улыбка, претендовавшая стать символом любовного сообщничества, была настолько вымученной, что получилась гротескной. Ирод закашлялся.

– Немедленно приведи Иоканаана! – приказал он Манассии.

Придворный пристально посмотрел на своего повелителя, понимающе улыбнулся и бросился исполнять приказание.

«Сколько коварства, и все напрасно! – думал Ирод. – Я хочу Саломию, а не тебя, Иродиада!»

Но тут Ирод нахмурился. Если Иоканаан решит, что тетрарх собирается вступить в еще одну кровосмесительную связь, он вновь разразится проклятиями. А в случае провала своего плана Ирод должен будет казнить отшельника. Саломия бросала вожделенные взгляды на Ирода, как ее, несомненно, научили. Подумать только, два года назад, когда Ирод видел ее в последний раз, Саломия была всего лишь маленькой шалуньей, выпрашивавшей золотые безделушки! Ирод опустил глаза и, стараясь принять равнодушный вид, заскользил взглядом по слегка бронзовым ляжкам, задержался на складке, которую вышитый треугольник образовывал на ее животе, на пупке, походившем на набросок того, что скрывалось за этим треугольником, на половинках граната, над которыми колыхалось жемчужное ожерелье…

Манассия вернулся. За ним шли Иоканаан и два стражника. И Ирод вновь отогнал нечестивые мысли.

Представители Синедриона раскрыли рты и, казалось, претерпевали все муки ада, пытаясь их закрыть. По зале пробежал легкий ропот. Саломия застыла на месте. Она тоже не смогла сдержать удивленного возгласа. Тетрарх обернулся, по-прежнему улыбаясь, и встретил растерянный взгляд Иродиады, судорожно сжимавшей руку кормилицы.

– Танцуй, Саломия, – приказал Ирод.

Но Саломия не шелохнулась. Она смотрела на истерзанного человека, которого вытащили из темницы, где он провел долгие месяцы, чтобы бросить в омут наслаждений, пропитанный запахами благовоний и пряностей и утопающий в томных звуках музыки, омут, где его взору открылась юная обнаженная плоть. Саломия задумчиво рассматривала тонкие члены и худое лицо Иоканаана, остов, обветшавший из-за самоуничижительной любви к Богу и сурового отказа Создателя. Парадокс столь же шаткий, как те скалы пустыни, что стоят на обломках камней. Саломия рассматривала рот, где, казалось, только и теплилась жизнь аскета, под усами полные, четко очерченные губы, налившиеся кровью из-за тяжких усилий, которые ему пришлось приложить, чтобы дойти сюда, вдыхая свежий воздух. Она беззастенчиво смотрела на темные соски на исхудавшей груди, протянула было руку к плечу аскета – и задрожала. Иоканаан тоже пристально смотрел на нее.

– Танцуй, Саломия! – снова приказал Ирод, предчувствуя, что случится непоправимое и его план не удастся.

Саломия повернула свое грустное лицо к тому, кто приходился ей дядей и одновременно отчимом. И Ирод, охваченный ужасом, понял, о чем она думала. Она открыла для себя, что перед ней человек, голова которого поставлена на кон.

«Нет! – мысленно воскликнул смертельно напуганный Ирод. – Нет!»