Человек, стрелявший ядом. История одного шпиона времен холодной войны

Обвиняемый то и дело подчеркивал роль Инге Поль в своей духовной трансформации, описывая их московский быт и созревание замысла уйти на Запад. Ягуш и на этот раз не упустил случая поставить его слова под сомнение: «Если ваше внутреннее перерождение произошло так, как вы сейчас рассказали, то неужели вы не обсудили все это подробно с вашей женой? Когда сердце переполнено, человеку надо поделиться с кем-нибудь своими мыслями». Подсудимый согласился и добавил, что они с Инге вели подобные беседы главным образом на улице, но каждый раз выходить из квартиры не могли. Поэтому комитетчики, вероятно, подслушали кое-какие неблагонадежные разговоры. Как обычно, суду оставалось только верить Богдану на слово312.

Впрочем, утверждения Сташинского оказались краеугольным камнем процесса в Карлсруэ. Чем дольше он давал показания, тем больше ему доверяли окружающие. На третий день Ягуш пресек инсинуации о том, что его подсудимый – лишь марионетка клеветников Советского Союза. Вскоре после окончания рассказа об убийстве Бандеры председатель суда спросил:

– Внушал ли вам кто-нибудь здесь, в Федеративной Республике Германии (помимо органов следствия), что именно вы должны сказать на процессе по тому или иному вопросу?

– Такого никогда не бывало.

– Имела ли место когда-либо ранее попытка побудить вас по тем или иным причинам рассказывать нам здесь небылицы и оговорить себя самого?

– Никогда.

– Возможно, это был кто-нибудь из-за пределов Федеративной Республики Германии?

– Нет.

– Точно?

– Да!313

Глава 43 Обвинение

Заключительный день процесса пришелся на 15 октября – третью годовщину убийства Степана Бандеры. Сторонники последнего пришли в судебную палату одетыми в черные костюмы, при черных галстуках. Утром того же дня они посетили заупокойную службу в храме Св. Стефана в Карлсруэ. Подсудимый заметил обилие черного в зале, но сообразил ли он, в чем дело, неизвестно314.

Бандеровцев в тот день порадовала речь главного прокурора – Альбина Куна. Этот пожилой мужчина, лысый и в круглых очках, представил обвинительное заключение против Сташинского. Выступление Куна не сулило Богдану ничего хорошего. Прокурор заявил, что во время убийств преступник осознавал смертоносность распыленного из пистолета яда. Такие действия он характеризовал как вероломное умышленное убийство. Кун был готов признать, что Сташинский выполнял приказы КГБ и служил всего лишь орудием режима, устранявшего политических оппонентов. Тем не менее прокурор не признавал наличие в Комитете военной дисциплины и категорически отрицал правомерность его приказов на территории ФРГ.

В заключение прокурор заявил: «Закон предусматривает высшую меру наказания за убийство, а смягчающие обстоятельства в личности обвиняемого не могут быть приняты во внимание». Он просил у суда два пожизненных срока за оба убийства и еще три года за шпионаж. Слухи о сделке со Сташинским, переданные Чарльзом Кёрстеном во время визита к коллегам по Конгрессу, теперь выглядели уткой. Как и ожидалось, подсудимый указал на кремлевских правителей – заказчиков политических убийств за границей, – однако прокурор не проявил к нему после этого ни малейшего снисхождения. Не допустил ли Сташинский непоправимый просчет?315

Вслед за Куном выступил адвокат семьи Бандеры Ханс Нойвирт. Сташинский и Зайдель не ждали ничего хорошего от оппонента, неплохо знакомого с историей Восточной Европы XX века и реалиями советской политики. Заданные Нойвиртом вопросы говорили о том, что в перерождение убийцы он не верит. Члены ЗЧ ОУН полагали, что в ходе допроса немец сумел показать истинное лицо подсудимого. Один из бандеровцев так описывал свои впечатления от реплик последнего: «Грубое поведение Сташинского по отношению к задающим ему вопросы адвокатам, его растерянность и резкий тон полностью преображают его. Только теперь видно, каков он на самом деле: кроткий и послушный перед теми, от кого он зависит, пренебрежительный к тем, кого не боится. Над такими людьми он даже насмехается. Выходит, что душой он остался кагэбэшником, советским человеком»316.