Человек, стрелявший ядом. История одного шпиона времен холодной войны

Дискуссию о мотивах злодеяний Сташинского продолжили вопросы, которые задавал главным образом Адольф Мир – представитель семьи Ребета. А вот Гельмут Зайдель, адвокат подсудимого, хранил молчание. Зайдель почти не принимал участия в процессе, не видя в этом нужды. Казалось, Ягуш, 9 октября так рьяно опровергавший подсудимого, теперь сам играл роль защитника – задавал вопросы и подсказывал ответы, идеальные для избранной Зайделем тактики: молодой человек совершил гнусные злодеяния только вследствие промывки мозгов советской пропагандой и ввиду риска для собственной жизни, связанного с неповиновением начальству. Сумел ли Богдан убедить Ягуша и его коллег, что ничего от них не утаивает и раскаивается вполне искренне? Или сказанное им 10 октября подтвердило версию, высказанную Чарльзом Кёрстеном в Америке, – в обмен на обвинение Кремля Сташинский мог рассчитывать на мягкий приговор? Ход процесса допускал различные толкования304.

Неопровержимыми уликами конкретно против Сташинского суд почти не располагал – помимо его собственных признаний. Ни один свидетель не мог уверенно заявить, что видел этого человека на месте первого или второго убийства в дни их совершения. Кресценция Хубер – женщина, которая прошла мимо него по лестнице незадолго до гибели Бандеры, – не могла опознать его в суде. Более того, она заявила, что у Сташинского волосы темнее, чем у стоявшего возле двери лифта мужчины. Среди остальных свидетелей, вызванных на пятый день процесса, были инспектор федеральной криминальной полиции Ванхауэр и обермайстер мюнхенской Крипо Адриан Фукс. Подтвердили они одно: подсудимый – либо некто, предъявлявший те же документы на разные имена, – приезжал в Мюнхен, ночевал в гостиницах и покидал город в указанные Сташинским дни. И ничего более.

Ни одного из трех стрелявших ядом пистолетов – по словам Богдана, они ржавели на дне ручья Кёгльмюльбах, – так и не обнаружили, даже осушив ручей. Адриан Фукс объяснил это ежегодной чисткой ручья – оружие просто вывезли с прочим мусором. Таким образом, у суда не было ни прямых улик, ни сто́ящих свидетелей, и доверие к рассказу Сташинского оказалось чуть ли не единственным основанием обвинительного приговора305.

Дело просто развалилось бы, измени подсудимый свои показания. Но Богдан этого не сделал. Его повествование захватило воображение зрителей в набитом битком зале и вызвало много сочувственных откликов за его пределами. 18 октября 1962 года корреспондент Frankfurter Allgemeine Zeitung писал:

Этот человек обладает качествами, которые редко можно встретить в такой мере и в таком сочетании. Сташинский чрезвычайно умен, выказывает быструю реакцию и почти невероятное самообладание, расторопен и кажется способным целиком посвятить себя делу, которое считает справедливым.

Шарм человека, сознавшегося в убийстве Бандеры, весьма раздражал сторонников последнего. Они прилагали все усилия к тому, чтобы превратить уголовный процесс в политический и доказать, что Кремль готов избавляться от оппонентов самыми низменными средствами. Но дело обернулось так, что один из агентов Кремля – единственное лицо коммунизма, которому западная публика могла взглянуть прямо в глаза, – побеждал в борьбе за зрительские симпатии306.

Витошинский упорно повторял в своих статьях, что показания подсудимого – не шпионский роман и не фильм. Нет, это обвинение настоящему убийце и заказчикам преступления в Москве. Журналист негодовал:

Признания Сташинского, несмотря на чувство устойчивого отвращения, которое он вызывает к себе (имеем в виду только людей критично мыслящих, а не многих, позволяющих московскому шпиону себя надуть), неизменно и чрезвычайно интересны, да попросту сенсационны, как захватывающий шпионский роман. К сожалению, речь идет не о романе. Здесь повествует о своих злодействах человек, по приказу кремлевских злодеев вступивший на путь тяжких преступлений, предательства всего родного, благородного, путь убийств, постоянной лжи, службы злу307.