Человек-тело

Бомж вонючий, бывший учитель словесности, который решил поправить свое материальное положение, продать двухкомнатную, купить однокомнатную, а на разницу жить и жить, но тебя кинули, словно какого-нибудь Жирмудского, и ты оказался на улице, без гроша.

Шебуршился в мусорном контейнере и нашел тетрадь. Локти к бокам прижав, а кулачки к груди, синим цыпленком стоишь в утренних сумерках. Ночью, в подвале у трубы отопления, утробы смерти твоей, читаешь чужое счастье…

Нет, надоело. Пытался скроить из его и ее записей нечто третье. В жопу словесную малкую мздру!

[На полях: «Чистую тетрадь я нашел, чистую, чистую! Чистую тетрадь в линеечку!»]

6

Вичке я сказал, что у меня дела, очень важные, важнейшие. Как раз в те дни, когда мы, по расписанию, должны были встретиться, Анка поселилась у меня, просто в комнате Вички, на ее постельке. Она было решила завести такой чопорный закон: приходить ко мне по ночам, базируясь якобы в своем отдельном жилье, но я довольно скоро произвел революцию и сбросил тирана. Стал заламывать мою женщину где ни попадя, как я это люблю делать с ними со всеми, постреленок и удалец.

Я такой: если пришло желание, исполняю немедленно. Этим я компенсирую недостижимость жизненных желаний вообще — славы и богатства, здоровья и бессмертия. Анна быстро приняла условия своего существования на моей жилплощади и всегда была в готовности, что ей запихнут в рот или в ухо, не говоря уже о главной дыре, которая у нее, надо заметить, друзья, была шире ворот Эдема — постарались хлопцы, прокатились на колеснице боевой. Я брал роковую любовь моей юности то посреди чопорного чаепития в кухоньке, то за стиркой белья раком над раковиной. Хорошо, очень хорошо я пишу! Проза поэта.

Только вот аналу она не давалась, сучара, даже пальцы мои отшвыривала, когда я ненароком жаждал залезть ей в уста, которыми она не говорила по-фламандски.

Впрочем и акустическими устами она не владела этим дивным языком. Я спросил:

— Почему ты не хочешь в зад, моя королева?

В ответ она лишь прижала палец к моим губам…

Драли ее, видать, слишком много за жизнь, и трудно представить, что не нашлось приличного говнюка, особенно, среди молодежи (а после сорока, она, разумеется, переключилась на мальчишек), так вот, среди этой сраной молодежи не могли не найтись говнюки, ибо в наши анальные времена их учат демократической широте с младенчества.

Так и представляю себе, как где-нибудь в детском саду они обсуждают эти дела, сидя на горшках. Помню, как это было у нас:

— У дяди есть петушок, а у тети есть кулочка — такая маленькая попка есть спеледи. Дядя засовывает свой петушок в эту попку. И им обоим становится плиятно.

В современном мире это происходит иначе:

— У дяди есть петушок, а у тети — тли дылочки. Дядя засовывает свой петушок то в одну дылочку, то в длугую, то в тлетью. И им обоим становится плиятно.

Может быть даже и так:

— У дяди есть петушок и две дылочки, а у тети нет петушка, зато дылочек аж целых тли. И вот, как собилутся дяди и тети все вместе, как начнут все дяди петушками в дылочки тыкать — и тетям, и длугим дядям… И всем-всем-всем становится плиятно.

Боюсь, просто больна была моя девушка, кто-то со слишком жирным фаллосом заделал ей анальную трещину. Потому и не давала в зад. Как всегда. Кто-то другой насладился и выбросил на помойку. А мне достались одни обглоданные кости.

Мы, оглядываясь, видим лишь объедки,
ненароком брошенные наземь…

Позже, когда она уже переселилась к Кокусеву, продолжая блядовать по-домашнему уже там, произошла история с лилией, которая так задела глупенькую девчонку мою. Если бы девочка моя знала всю ее подоплеку!

Анка, видать, принесла мне листочек со стихом специально, чтобы похвастать, как писатель любит ее, бережено держала где-нибудь в нагрудном кармане или за лифчиком, чтобы вышвырнуть козырем на стол. Так и не заметила, бедная, как вывалился листочек, белой птичкой слетел за горшок. Когда я ее, упругую, словно и впрямь какую-то змею, скрутил над подоконником, над цветком, и засадил ей, наконец, в ее гордую задницу. Помню, она в тот день все искала что-то на полу. Этот стишок и искала, как ясно теперь.

Горная орлица. Проперделась, старая курица, как только вытащил победоносным рывком из ее клоаки. И правда оказалась трещина: кровь потекла по варикозным ляжкам извилистой, словно равнинная речка, струей. Четверть века сопротивлялась крепость. Пала. Листья моей лилии своими волосьями полила, словно дождем. Высушила лилию, и девочке пришлось вышвырнуть ее.

Но это уже было гораздо позже, ближе к концу моей истории. Сначала произошла катастрофа, полное крушение ее предполагаемой фабулы.

7

С появлением Анюты наши с Вичкой дорожки разошлись, разветвились. Я уже не мог контролировать ее столь тщательно, поэтому моя маленькая девочка чуть было не подвела меня под петлю.