Человек-тело

Вдруг я подумал, что, может быть — это мне просто кажется, что он осьминог, а на самом деле — это прекрасный юноша… Вот, даже и я оговорился… Кальмар, конечно. Черный ебучий кальмар.

Я проснулся. Сон был быстро собран по кристаллам и слился в картину, которой я уже не смогу забыть. И дикая радость захлестнула меня. Потому что — свершилось! Я научился создавать новую реальность. Потому что не женщину тут ебал жгучий черный кальмар, а саму Россию. Никогда прежде я не переживал такого ужаса — ни в жизни, ни во сне.

[Конец]

2

Странная жизнь текста во времени. В труднопроходимых лесах. Человеческой памяти. У меня так оно и было:

Засадил, толкнул, откинул,
кончил, вытащил, сбежал
на собранье… Новой шиной
его добрый «Форд» блистал.

Но ему надо было заменить на «Ауди». Хотел приблизить к истине: кого — меня? Истина, конечно, хорошее дело. Но его добрый «Форд» звучит лучше, чем его «Ауди» — евоАуди — яяЯяя — пентон номер три — конечно, забавно, но слишком провальная строка с тремя сильными гласными подряд. Нет, я так не пишу. Вот как я пишу.

Но валили люди валом
слушать новую звезду,
и картаво открывал он
рот, похожий на пизду.

Чередование умопомрачительных, никем прежде не заявленных рифм с самыми простыми. Это Ленин на броневике, конечно. В сущности, народная поэма «Хуй» и начиналась с этого расхожего образа.

Это что за большевик
лезет к нам на броневик?
Он большую кепку носит,
букву Р

не произносит.Он известный друг детей…
Назови его скорей!

Не начиналась, в смысле, что это были ее первые строки. Это был прообраз ее строфы. Загадку-то не я сочинил — народ. Все знали эту загадку и многие другие, написанные именно четырехстопным хореем, начало чему положила, несомненно, поэма молодого Твардовского.

Тот вздохнул, пожал плечами,
Лысый, ростом невелик.
— Ленин, — просто отвечает.
— Ленин? — Тут и сел старик.

В поэме «Хуй» было несколько таких ключевых мест, когда внутри текста, никак не закавыченные, стояли отрывки из этих ходячих в миру раешников. Но цель моя была не в том, чтобы создать какое-то там постмодернистское произведение. Этот трюк должен был убедить читателя в том, что поэма «Хуй» — действительно НАРОДНАЯ ПОЭМА. Ведь он уже слышал отрывки из нее.

Таким образом, постмодернизм имел чисто утилитарное значение, цель его лежала за пределами самого текста. Постмодернизм — не авторская блажь, не выпендреж. А некий сверхтворческий метод. Прием, который должен был создать у читателя впечатление, что текст, который он слышит, уже давно ходит из уст в уста…

Впрочем, это была довольно наивная мысль, как я понял потом. О том, что поэму «Хуй» буду читать друг другу, передавать из уст в уста. Да ее будут бояться, как заразу. Одно дело — зубрить и читать в компаниях матерного «Онегина»: за это не дадут срока. Возможно, этот матерный «Онегин» как раз и был провокацией КГБ, особой операцией. С его помощью проводился мониторинг связей, выявлялись активные (передающие поэму) и благонадежные (доносящие о ее чтениях).

Необходимость вставить в поэму загадку про броневик и определила ее строфу. То есть, теперь я был обязан сделать частью строфы схему рифмовки ААББВВ, причем, рифмы А и В должны были быть мужскими, а Б — женскими. В этом была моя коренная ошибка, жесткое закрепление именно самого РОДА рифм, но об этом я скажу позже.

Другая часть строфы также была налицо: это народные стишки про Ленина, рифмовавшиеся обычным образом.

Где наш дедушка веселый?
Неужели он забыт?
Знают города и села:
В мавзолее он лежит!

Я эту частушку несколько отредактировал, в стиле поэмы «Хуй».

Где наш дедушка веселый?
Он не ест, не пьет, не ссыт.
Знают города и села:
в мавзолее он лежит!

Так и получилась строфа: АБАБВВДДЕЕ.

Что из этого следовало? Например, мне очень хотелось вставить в поэму расхожее тогда четверостишье:

Слева молот, справа — серп.
Это — наш советский герб.
Хочешь — сей, а хочешь — куй.
Всё равно получишь хуй.

Две парные рифмы — ААББ — все мужские. Причем, идея использовать эти народные слова возникла уже после изобретения строфы, после того, как с десяток строф уже было написано. То есть, переработать саму строфу я не мог. Пришлось всего-навсего добавить к народным стихам два своих. Да простит меня за это мой народ.