Я растерялся и, чтобы как-то ее успокоить, согласился встретиться на ее условиях.
Встреча наша произошла у входа в центральный парк.
Я подъехал на машине. Она настояла чтобы я был один. Так вот, как только я подъехал, она запрыгнула в машину и попросила быстро ехать.
– Куда? – пораженный ее поведением спросил я. Ко мне домой.
– Я не знаю, где вы живете, – вырвалось у меня.
И тут к своему удивления я осознал, что действительно не знаю, где живет человек, проработавший со мной более десяти лет. Я ни разу не был у него дома. Он ни разу меня не приглашал, хотя у меня дома он бывал сотни раз.
– Езжайте на проспект Вернадского, 12, – пропищала она.
Я развернул машину и уже ничего не спрашивая поехал туда, куда она мне указала.
Когда мы поднимались в лифте, она нервно рылась в своей сумочке и все повторяла:
– Сейчас, сейчас вы все поймете.
Я пытался пробиться сквозь ее бормотание, чтобы понять, уточнить, что именно я должен буду понять, но она не отвечала.
Мне даже стало немного страшно – уж не случилось ли что с ней, с ее разумом. Лифт доехал, Открылся, и мы оказались перед какой-то обшарпанной дверью, представлявшей из себя что-то среднее между ходом в заплеванный и загаженный туалет на центральном рынке и дырой в заборе, на которую навешали лохмотья.
Она сунула ключ в какую-то щель и, широко распахнув дверь, сказала:
– Проходите.
Я вошел.
То, что я увидел, было выше моего человеческого понимания. С потолка на темном проводе свисала мутная лампочка вольт на десять. Но и в этом тусклом свете можно было разглядеть обои пятидесятых годов поблекшие до желтизны, и пол из досок с потресканными щелями.
– Да, да, – как бы предупреждая мои вопросы сказала Зина, – это дом вашего соратника. Здесь он живет, и здесь вынуждена жить я. Проходите, проходите дальше.
А дальше я как будто попал на свалку убогой старой мебели. Продавленный, засаленный диван, шифоньер времен НЭПа разбитым пополам зеркалом, черно-белым телевизор, стол допотопный, какие-то старые, полуразвалившиеся венские стулья. На кухне холодильник неопределенной марки, гудевший как паровоз, белый самодельный кухонный шкаф, раковина с облупившейся эмалью, водяной кран из черного металла. И все это было украшено какими-то блеклыми жеваными занавесками на веревке.
– Вот так мы и живем. И по его словам, живем мы так из-за вас. Он утверждает, что вы забираете у него все заработанные им деньги. Что он не получает зарплату и питается в вашем пансионате вместе со сторожами и уборщицами. А моей зарплаты хватает только чтобы прокормить себя, оплатить коммунальные услуги и накормить его.
Она зарыдала.
Мне стало душно. Я потянул галстук.
Что это, бред? У него же самая высокая зарплата. Он всегда получал определенный – не малый – процент с каждой удачно проведенной сделки.
Что это? Сумасшествие? Я был в шоке.
Она, увидев мое состояние, перестала рыдать и бросилась ко мне. От этого рывка я отпрянул к дурно пахнущему дивану, испугавшись уже ее. Но она, увидев мой испуг, остановилась.
– Не бойтесь, я все знаю. Знаю, что он мне лжет. Знаю, что он регулярно получает зарплату, премии и проценты. Самое страшное, что и он знает, что я все знаю. Но он все же не дает мне ни копейки и все также продолжает говорить об этом ужасном человеке, то есть о вас. Я долго терпела и думала, что со временем у него это пройдет. Но, увы. Вы знаете, как иногда он себя называет, глядя в зеркало?
– Пендоус, – невольно вырвалось у меня.
– Точно. Только он это произносит с наслаждением, смакуя каждую букву. А я – больше не могу это слышать и видеть. Я ухожу от него. И привела я вас сюда не для того, чтобы укорять, а чтобы вы, увидев все это, как можно скорее избавились от него.
И она выбежала из квартиры.
Я немного постоял и тоже вышел, прикрыв за собой поплотнее дверь если это можно было назвать дверью.