Было свежо, и Брайс подумал, не вернуться ли в лабораторию за пиджаком. Однако ноябрьское утро выдалось солнечным, к тому же он шел вдоль кромки воды, не забираясь в тень. Брайс шагал к усадьбе, прочь от строительной площадки и корабля. На нем была выцветшая шерстяная клетчатая рубашка, подаренная покойной женой десять лет назад; через милю он даже вспотел от ходьбы и закатал рукава. Руки, худые и волосатые, на солнце казались пугающе бледными – руки старика. Под ногами из прибрежной гальки выглядывали пучки сухой травы. Брайс видел нескольких белок и кролика, а в озере разок плеснула рыбина. Он миновал несколько строений и что-то вроде мастерской по металлу. Люди приветственно махали ему руками, один поздоровался, назвав по имени, но Брайс его не узнал. Улыбнулся в ответ и тоже помахал. Он решил не спешить и шел, позволив мыслям блуждать бесцельно. Чуть позже он остановился, подобрал несколько плоских камешков и начал пускать их в озеро, но лишь раз заставил камень подпрыгнуть. Остальные, входя в воду под неверным углом, тонули, едва коснувшись поверхности. Брайс хмыкнул, усмехаясь своей глупости. Над головой беззвучно пролетели несколько птиц. Он пошел дальше.
Незадолго до полудня он миновал дом, стоявший в нескольких сотнях футов от берега, погруженный в тишину и, казалось, необитаемый. Брайс глянул на эркер второго этажа, но ничего не разглядел из-за отражения неба в стекле. К тому времени, когда солнце уже стояло над головой настолько высоко, насколько оно вообще поднимается в это время года, Брайс шел по пустому пляжу на дальней от лаборатории стороне озера. Сухая трава и кустарник стали гуще; попадались полусгнившие бревна. Брайс вспомнил о змеях, которых не любил, но отогнал эту мысль. Ему попалась ящерка; она недвижно сидела на камне, глядя глазами-стеклышками. Он уже немного проголодался и смутно задумался, что с этим делать. Ходьба его утомила, он присел на бревно у самой кромки озера, расстегнул верхние пуговицы, протер шею носовым платком и стал смотреть на воду. На мгновение он почувствовал себя Генри Торо[13]
и тихо рассмеялся. «Большинство людей ведет жизнь, исполненную тихого отчаяния». Оглянулся на полускрытую за деревьями усадьбу. Кто-то шел в его сторону, пока еще вдалеке. Брайс заморгал от яркого солнца, несколько секунд вглядывался и постепенно признал в идущем Т. Дж. Ньютона. Уперся локтями в колени и стал ждать, немного нервничая.Ньютон, одетый в белую рубашку с коротким рукавом и легкие серые брюки, нес корзинку. Шел медленно, выпрямившись во весь свой немалый рост, но с легкой грациозностью в движениях. В его походке была какая-то странность, напомнившая Брайсу о первом гомосексуалисте, которого он увидел в детстве, когда еще не знал, кто такие гомосексуалисты. Ньютон шел иначе; такой походки, легкой и тяжелой одновременно, Брайс вообще ни у кого не видел.
Подойдя поближе, Ньютон сказал:
– Я взял сыр и вино.
На нем были очки с темными стеклами.
– Отлично. – Брайс встал. – Вы заметили, как я проходил мимо дома?
– Да.
Бревно было довольно длинное, и Ньютон уселся на другом конце, осторожно поставив к ногам корзинку. Оттуда он вынул бутылку вина и штопор, передал Брайсу:
– Вы не откроете?
– Попытаюсь.
Он взял бутылку, заметив при этом, что руки у Ньютона такие же худые и бледные, как у него, только безволосые. Пальцы очень длинные и хрупкие, с самыми маленькими суставами, какие ему приходилось видеть. Эти руки немного дрожали, когда Ньютон протянул вино.
Божоле. Брайс зажал холодную и влажную бутылку в коленях и принялся ввинчивать штопор. Это была задача, с которой он управлялся ловко, не то что с пусканием «блинчиков» на воде. Пробка вышла с чистым убедительным хлопком, с первой же попытки. Ньютон принес два стакана (не бокалы, а именно стаканы) и держал их на весу, пока Брайс наливал.
– Не жалейте, – улыбнулся сверху Ньютон, и он наполнил стаканы практически до краев. Голос Ньютона звучал мягко, слабый акцент казался вполне естественным.