Человек в бандане. История онкологического пациента, рассказанная от первого лица

26 сентября – символичная для меня дата. В этот день родился Гершвин, автор мелодий, которые стали джазовыми стандартами. И Марина Цветаева – любимый поэт моей мамы. Так вот, с ранних лет в моей жизни два моих главных бзика – это музыка и русский язык. Последнее, возможно, вас удивит, может, по этому тексту так и не скажешь, но это, блин, правда, гадом буду. Так вот, с детства как-то смутно желал совместить одно с другим.

Читать и, что самое странное, писать…

…я любил всегда. Бормотал-сочинял какие-то стишки в детстве, искал рифмы.

Не помню уже, кто и по какому поводу подарил мне ежедневник. Недатированный, с тонко разлинованными страничками. Скорее блокнот даже. Может быть, мама с работы принесла – выглядел он как канцтовар представительского класса: твёрдая обложка, белые глянцевые странички… Прям книжка настоящая! В это время у нас гостила бабушкина родная сестра, тётя Тоня. Она увидала эту книжечку и сказала странное:

– Вот, Саш, теперь можешь вести дневник.

– Что это, – говорю, – дневник же в школе, на фиг мне ещё дома, добровольный?

А тётя Тоня, надо сказать, со всеми разговаривала на равных, у неё отсутствовал вот этот тон снисходительный по отношению к младшим. Тётя Тоня со всеми общалась вежливо, но с достоинством. Поэтому она пояснила идею свою очень просто:

– Просто записывай сюда, что с тобою происходит. Каждый день. И будешь писателем!

И вот эта идея мне как-то в душу запала. Я прям в тот же вечер что-то записал. Видимо, про гостей и подарки. И на следующий день тоже. И вскоре ежевечерняя писанина стала привычкой. Герои Чехова говорят «сделал привычку», а не «приобрёл привычку», как мы сейчас говорим. И я вот, получается, свою сделал.

Мои нехитрые дневниковые отчёты: «сходил туда-то», «получил тройку», «подрался» эволюционировали довольно быстро. Не по месяцам, а по неделям. Получались иногда прям целые рассказы. Особенно летом, когда я жил в Юрмале или в деревне в Рязанской области. А там масса впечатлений и времени свободного навалом. За пару лет я исписал всю эту книжку. В подростковом возрасте, конечно, забросил – тогда всё забрасывается подальше, что из детства. Потом, во взрослом состоянии, где-то наткнулся на дневник, раскрыл с опаской, полистал – думал, слёзы стыда навернутся. А вот ни фига! Некоторые текстики вполне показались симпатичными, с юмором и остроумными наблюдениями. Надо ж, какой я ребёнок-то был способный, подумал я. Куда что девается…

Как и многие люди моего поколения, я не знал, что делать после школы. Где учиться, кем работать. Теоретически смутное желание что-то писать, разговаривать по-иностранному было, не ослабевало, но что это, к чему это всё приложить? В иняз только по блату берут, пугали мама с бабушкой. Но ведь и правда в любом случае со школьным английским туда не поступишь. После школы я никуда и не поступил, пошёл работать. Курьером в банк. По блату. На отличную, для ничего не умеющего юноши-раздолбая, зарплату. Год до армии был.

После года в банке я снова попытался поступить в Полиграфический институт на редакторский факультет. Срезался на истории.

Плюнул на всё и попросил маму тупо заплатить за меня в платном институте, который и закончил. Я рад, что там учился, поскольку мы очень серьёзно изучали английский язык и второй по выбору (я взял немецкий, на котором говорю и читаю до сих пор).

«Прокачанный» английский мне помог в журналистской профессии – когда я решил вернуться к своей детской мечте, проработав года три в банке на всяких побегушечных должностях. Был офисным планктоном, когда это ещё не было мейнстримом. Даже термина такого не было. Но именно таковым я себя ощущал – инфузорией, которая мечется по офису или по всей Москве с папочкой, набитой договорами купли-продажи акций, которые мне не принадлежат, за деньги, к которым я не имею никакого отношения, и качество моей работы никак не сказывается и никогда не скажется на моей зарплате.

В смысле музыки я всегда держал нос по ветру. Читал журналы – от «ОМа» и «Ровесника» до Music Box. Пасся на Горбушке. Брал там у знакомых продавцов ящик новинок на неделю под залог, на следующих выходных обменивал. Слушал все новинки, приучался к джазу. Когда пришёл в музыкальную журналистику, оказалось, что интервью на английском очень востребованы, а я как раз свободно говорю. Ну и стал печататься. Вот вкратце, как я стал музыкальным журналистом. Не знаю, кому может быть интересен и полезен мой опыт – его не повторишь уже.

Но вся эта профессиональная моя деятельность, как ни странно, имеет отношение к болезни. Я комплексовал, что у меня не идёт настоящая карьера. Не могу устроиться в штат приличного издательства. А если и могу, то с какими-то осложнениями, с какими-то дополнительными фокусами, бюрократией, неинтересными обязанностями. Я не очень понимал, что вся эта журналистика, культурная в первую очередь, уже на ладан дышит.