Человек в белом шарфе

Так и случилось. Она довела его и он, бросив что–то вроде: «Секс два раза в неделю не стоит таких страданий», выключил телефон. В тот вечер мы вместе пили кофе.

Потом он провожал меня до метро. У самого входа я остановилась и крепко его обняла. И – впервые со дня нашего знакомства – поцеловала в щеку.

Кожа у него была мягкая как у ребенка. Словно бочок персика. Будто бы его лицо никогда не знало бритвы.

Так больше нельзя было жить. Я не могла быть ему другом, да и не хотела. Мне казалось – надо лишь сказать ему о моих истинных чувствах, и что–то изменится.

О, как же я ошибалась!

Однажды я начала говорить о нас. Я сказала, что мне интересно с ним и хорошо. Он ответил, что ему тоже. И, практически без перехода, сказал, что между нами ничего не может быть.

Сложно представить всю степень унижения, которое мне пришлось испытать. Это была боль, дикая боль, и она рвала меня изнутри. А он говорил и говорил, о том, что ему со мной очень классно, что я его друг, что я как женщина ему «вообще никак».

Мне с трудом удалось сохранить лицо. Я уехала домой, и там, запершись в своей комнате на все засовы, плакала и плакала, пока не уснула.

Я всегда думала, что это нормально, когда люди говорят о чувствах. Почему нет, мы с Андреем так делали. Но никак не предполагала, что можно встретиться через два дня после такого разговора и общаться так, будто ничего не произошло.

Боже, как я старалась это прекратить! Я не виделась с ним и не писала ему неделями. А потом включала комп… и находила письмо от него. Что–то вроде «Привет! Как дела?».

И все начиналось сначала.

Он стал для меня героином, наркотиком, от которого я не могла отказаться.

Это напоминало игру. Страшную, жестокую – игру. Он словно экспериментировал со мною, глядел, как долго я еще смогу вынести. Я держалась как могла, но все равно рано или поздно срывалась.

Понимаешь, я не могла без него. Понимая, что лучше всего будет написать ему что–то вроде «Не хочу с тобой больше общаться», я не делала этого. Напротив, старалась быть как можно ближе, надеялась непонятно на что… И снова и снова заводила разговор о своих чувствах…

Как будто было еще что–то, о чем следовало поговорить.

Татьяна вновь замолчала, Абрамов взглянул на часы. И ужаснулся. Через десять минут у него был назначен допрос потерпевшего.

Он на него не успевал.

Наскоро попрощавшись с Матвеевой, пообещав, что вернется так быстро как сможет, он вылетел на улицу, набирая номер Петрова. Тот снял трубку после второго гудка.

– Слава, спасай! Там в коридоре женщина должна сидеть. Потерпевшая. Пусть никуда не уходит! Не знаю, обеспечь это как хочешь, хоть паспорт у нее забери, пусть ждет меня. Я буду, буду, скоро буду!

Спустя два часа, пережив жуткий скандал и обвинения в напрасно потраченном чужом времени, он наконец–то вложил протокол допроса в дело. Чувствуя себя выжатым как половая тряпка, запустил кофеварку. Налил себе темноватой вкусно пахнущей бурды и протянул остатки коллеге.

– Что– то ты в изолятор зачастил, – по–доброму подколол Петров, наливая себе кофе.

Положил два кусочка сахара, подумал, добавил еще один. Саша его не остановил, хотя знал, что коллега в очередной раз сел на диету. Ему было жалко Петрова, особенно жалко, когда тот с гримасой отвращения на лице открывал контейнер с обедом, приготовленным ему женой.

«Кроличья еда».

– Работаю, Слав, работаю.

– Да долго что–то. Уже не влюбился ли ты в нашу обвиняемую?

– Да что ты, Слав!

– Ну –ну, – Петров усмехнулся… и положил в чашку еще кусочек сладкого яда. – А то смотри… Вон у меня, Ленка смотрит какой–то сериал про то, как следак в зэчку влюбился. Слезы крокодильи льет… Мура такая, Саш! Я ей говорю: «Ладно актеры дерьмо. Ладно сюжет тупой. Но хоть бы кодекс какой почитали, прежде чем снимать! Никакой правды – ни по УК, ни по УПК…»

– А жена?

– Говорит, бесчувственный я. А правда, Саш, у тебя проблемы какие–то? Если что, ты говори, мы ж не чужие люди. Поможем если чего…

– Нет, Слав, спасибо, – Абрамов взял остывающую чашку и пошел к двери. – Спасибо, у меня все нормально.

– Ну смотри, – сказал Петров.

В голосе у него звучало сомнение.

Он не приехал к Матвеевой ни на следующий день, ни после него. Они встретились – мельком – лишь в суде, где ей в очередной раз продлили срок содержания под стражей. Он сослался на занятость. Она вроде бы поняла и поверила. Видела – он не врал. Заваленный ворохом бумажной работы, Абрамов едва успевал спать по пять часов в сутки, да обедать – прямо за рабочим столом. Работал как проклятый, каждый вечер звоня Насте. Только для того, чтобы сказать – он не придет…

А время утекало сквозь пальцы…

Саша допросил Ипатову – ту самую Марину, зарезавшую Бормана. Долго слушал про то, как она «не хотела убивать». Они все «не хотят». Думают, что в человека, как в куклу, можно воткнуть нож, и ничего не случится? Да нет… Скорее оправдываются. Человеку сложно быть честным с другими, но еще сложнее – быть честным с собой. Сложно признаться себе в том, что ты – убийца. Гораздо проще увериться в обратном.

Например, в том, что убивать не хотела…