Человек в черном

– Ромейн, вероятно, отказался бы принять нас, – продолжал лорд Лоринг, – если бы, к моему счастью, я не имел аудиенции у папы. Святой отец отзывался о нем с величайшим снисхождением и добротой и, услышав, что я еще не видал его, приказал Ромейну явиться к нам. После этого он уже не мог отказаться впоследствии принять меня и леди Лоринг. Не могу выразить вам, как нас опечалила перемена к худшему, которую мы заметили в его наружности. Доктор-итальянец, с которым он советовался, сказал мне, что биение его сердца слишком слабо вследствие продолжительных занятий, напряжения при проповеди и недостаточного питания. Он ел и пил ровно столько, чтоб не умереть, и не больше, и упорно отказывался от отдыха и перемены обстановки.

Позднее леди Лоринг, оставшейся с ним наедине, удалось заставить его отбросить сдержанность, с которой он относился ко мне, и она открыла еще причину, подтачивающую его здоровье. Я говорю не о нервных припадках, которыми он страдал в былые годы, а о впечатлении, произведенном на него вестью о рождении ребенка, принесенной ему доктором Уайброу, которым, вероятно, руководили лучшие намерения. Это сообщение – расставаясь с женой, он не подозревал положения, в котором она находилась, – подействовало на него сильнее, чем доктор предполагал. Леди Лоринг была так неприятно поражена тем, что он ей сказал по этому поводу, что повторила мне его слова только в общих чертах. Он говорил: «Если бы я мог думать, что поступаю дурно, посвящая себя служению церкви, когда мое семейное счастье было разрушено, я поверил бы также, что рождение этого ребенка – наказание за мои грехи и предвестие моей близкой смерти. Но я не смею держаться этого взгляда. А между тем после торжественного обета, которым я связан, я не могу радоваться событию, самая мысль о котором смущает и унижает меня как священника».

Уже один этот взгляд укажет вам, в каком состоянии ум нашего несчастного друга. Он, по-видимому, не желал поддерживать знакомства с нами. Незадолго до возвращения в Англию мы услышали, что он назначен первым секретарем при посольстве в Париже. Папа в своей отеческой заботе о здоровье Ромейна избрал это великодушное средство, чтобы принудить его переехать в другое место и оторваться от беспрестанных занятий в Риме. Перед его отъездом мы снова встретились. Он был с виду похож на отжившего свой век старика. Мы забыли все и помнили только, что он священник нашей веры и наш бывший близкий друг, и устроились так, чтобы поехать вместе.

Погода была теплая, и мы продвигались не спеша.

Когда мы оставили его в Париже, он, казалось, чувствовал себя лучше.

Я спросил, виделись ли они по этому случаю со Стеллой.

– Нет, – ответил лорд Лоринг, – у нас имеются причины сомневаться, чтобы Стелле было приятно видеть нас, и нам не хотелось вмешиваться непрошенными в крайне щекотливое дело. Я уговорился с нунцием, которого имею честь знать, чтобы он писал нам о состоянии здоровья Ромейна, и после этого вернулись в Англию. Неделю назад мы получили новые тревожные вести, и леди Лоринг тотчас поехала в Париж. В первом своем письме она извещает меня, что сочла своею обязанностью сообщить Стелле об опасном состоянии здоровья Ромейна.

Она благодарила жену за ее доброту и тотчас отправилась в Париж, чтобы быть вблизи, в случае если бы ее муж выразил желание видеть ее.

Стелла и жена живут теперь в одной гостинице. Меня в Лондоне задержали дела, но, если до вечера я не получу известий о перемене к лучшему, то тоже отправляюсь с почтовым поездом в Париж к леди Лоринг.

Было излишним отнимать еще более времени у лорда Лоринга.

Я поблагодарил его и вернулся к Пенрозу.

Когда я приехал в гостиницу, он еще спал.

На столе в гостиной лежала телеграмма от Стеллы, заключавшаяся в следующих словах:

«Я только что вернулась от его постели, рассказав ему о спасении Пенроза. Он желает видеть вас. Положительных страданий нет – он умирает от упадка сил. Так объявили мне доктора. Когда я хотела писать к вам, они мне сказали: “Пошлите телеграмму, времени терять нельзя”».

К вечеру Пенроз проснулся.

Я показал ему телеграмму.

Во все время путешествия он только и мечтал, как бы увидеть Ромейна. В крайнем отчаянии он объявил, что поедет со мной в Париж с ночным поездом. Припомнив, как на нем отразилось короткое путешествие по железной дороге от Портсмута, я уговаривал его отпустить меня одного. Но с его любовью к Ромейну нельзя было сладить.

В то время, когда мы тщетно старались убедить друг друга, вошел доктор Уайброу.

К моему изумлению, он принял сторону Пенроза.

– Постарайтесь встать, – сказал он, – мы поможем вам одеться.