Человек в черном

Он полусидел, обложенный подушками, в широком удобном кресле. Только в этом положении он мог свободно дышать. На его осунувшемся лице лежал явный отпечаток смерти. И лишь в его глазах, когда он повернулся ко мне, теплился еще меркнущий свет жизни. Одна его рука свесилась с кресла, другая – обнимала малютку, который сидел на его коленях. Мальчик с удивлением взглянул на меня, когда я стал возле его отца. Ромейн сделал мне знак наклониться, чтоб я мог его слышать.

– Пенроз, – спросил он слабым шепотом, – дорогой Артур не умирает, подобно мне?

Я рассеял его опасения. На минуту будто тень улыбки мелькнула на его лице, когда я рассказывал ему о напрасных усилиях Пенроза быть моим спутником во время путешествия. Очередным жестом он попросил меня еще раз наклониться к нему.

– Передайте мое сердечное благословение Пенрозу, примите его. Вы спасли Артура. – Его глаза обратились к Стелле. – Вы были и для нее лучшим другом. – Он замолчал, чтобы перевести свое слабое дыхание, обвел взором комнату, в которой не было никого, кроме нас. Снова печальная тень улыбки пробежала по его лицу и исчезла.

Я слушал, наклонившись к нему еще ближе.

– Христос принял дитя к себе на колени. Священники называют себя служителями Христа. Они покинули меня из-за этого дитяти на моих коленях. Ложь, ложь, ложь!.. Винтерфильд, смерть – великий учитель! Я сознаю, как заблуждался, что я потерял жену и ребенка. Как жалко и ничтожно кажется теперь все остальное!

Он на минуту умолк. Не думал ли он? Нет, он, по-видимому, прислушивался, между тем в комнате не было слышно ни звука. Стелла испуганно встрепенулась, увидя, что он прислушивается. На ее лице выразился страх, но не удивление.

– Разве то все еще мучает вас? – спросила она.

– Нет, – сказал он, – с тех пор, как оставил Рим, я никогда не слыхал этого ясно. Оно становилось с того времени все слабее и слабее. Теперь это уже не голос, а чуть слышный шепот: мое покаяние принято, мое разрешение приближается. Винтерфильд?

Стелла указала на меня.

– Да, я сейчас говорил о Риме. Что мне напомнил Рим? – Он медленно восстановил свои воспоминания. – Передайте Винтерфильду, – прошептал он Стелле, – что сказал нунций, когда узнал, что я умираю. Великий человек пересчитал все должности, которые я мог бы занять, если б остался в живых. С занимаемого мною здесь места при посольстве…

– Позвольте мне рассказать, – ласково прервала она, – и сберегите ваши силы для лучшей цели.

– С вашего места при посольстве вас бы возвели в высшую степень – вице-легата. После мудрого исполнения этих обязанностей удостаиваются звания члена конклава. После остается занять последнюю, высшую ступень – получить сан князя церкви.

– Все суета! – сказал умирающий Ромейн. Он взглянул на свою жену и ребенка. – Истинное счастье ожидало меня здесь, и я узнаю это только теперь. Слишком поздно, слишком поздно!

Он откинул голову на подушку и закрыл свои утомленные глаза. Мы подумали, что он хочет заснуть.

Стелла попыталась взять от него мальчика.

– Нет, – прошептал он, – пусть мои глаза отдохнут, чтобы снова смотреть на него.

Мы ждали. Ребенок смотрел на меня с детским любопытством. Мать стала на колени возле него и прошептала ему что-то на ухо.

Веселая улыбка разлилась по его лицу, его ясные карие глазки заблестели, он повторил забытый урок прежнего времени и снова назвал меня дядя Бер.

Ромейн прислушивался. Его отяжелевшие веки снова открылись.

– Нет, – сказал он, – не дядя, он тебе ближе и дороже. Стелла, дайте мне вашу руку!

Продолжая стоять на коленях, она повиновалась ему. Он медленно приподнялся в своем кресле.

– Возьмите ее руку, – сказал он мне.

Я также стал на колени. Ее холодная рука лежала в моей.

После долгого молчания он обратился ко мне:

– Бернард Винтерфильд, – сказал он, – любите их и помогайте им, когда я умру.

Он положил свою слабую руку на наши соединенные вместе руки.

– Да хранит и да благословит вас Господь! – прошептал он. – Поцелуйте меня, Стелла!

Больше я ничего не помню. Как мужчина, я должен был бы подать пример и должен был бы сохранить самообладание, но это невозможно было сделать. Я отвернулся от них и разразился рыданиями.

Проходили минуты. Много или мало времени протекло, я не знал.

Легкий стук в дверь привел меня в себя. Я отер бессильные слезы. Стелла отошла в дальний угол комнаты. Она села перед огнем с ребенком на руках. И я перешел в ту же часть комнаты и поместился довольно далеко, чтобы не мешать им.

Вошли два незнакомца и сели по обе стороны кресла Ромейна. Он, по-видимому, с неудовольствием узнал их. По тому, как они рассматривали его, я заключил, что это доктора. После тихого совещания один из них удалился.

Он возвратился почти немедленно в сопровождении седого господина, которого я видел во время путешествия в Париж, и отца Бенвеля.

Зоркие глаза иезуита тотчас заметили наше присутствие в комнате. Я увидел на его лице подозрительность и удивление. Но он оправился так быстро, что я не мог сказать это с полной уверенностью. Он поклонился Стелле, она не ответила на поклон и сделала вид, что никогда не видала его.