Человек в чужой форме

— Как же с телом? — глухо спросил Кузнецов, помолчав.

— На железку, под горку.

— На железку, под горку… — повторил эхом тот. — Ловко, хотя и грубо.

Помолчали. Кузнецов задумчиво начал снова, как будто самому себе:

— Жаль, жаль… могли бы еще поработать.

— Не могли бы, — оборвал Яковлев, — болтать она начала, и на военных, на седьмой увээр, на Константинера, на Павленко пошли жалобы. Распустились сами и подчиненных распустили.

— А вы-то без греха? — прищурился Кузнецов.

— Согласен, и сам запаниковал, — признал Яковлев, — начал сбережения из дома по кассам распихивать. Обождать бы, но они-то мне не задаром достались. Ну, ничего, — он, не поворачиваясь, похлопал ладонью по папкам на заднем сиденье, — что, поди, все архивы-то твои тут? Как раз пригодятся, за них мне скидка немалая выйдет…

Кузнецов прервал доброжелательным советом:

— Простите, Владимир Викторович. Тут на газ поднадавите, горочка поднимается к переезду. Только не переборщите.

Яковлев переборщил, слишком сильно «наступил» на педаль. «Победа», взревев, взлетела на подъем, лихо вкатилась на рельсы.

И заглохла, брюхом на путях.

Яковлев повернул ключ один раз, второй. Машина не заводилась.

— Пошли, умник, ручку крутанешь, — решил он, шаря по карманам. — Не вздумай бежать, голову отстрелю. Куда ж ключ запропал, мать его?

Сперва он ощупывал карманы, потом подобрал полы, проверяя подкладку, осознав, что повсюду одинаково пусто, выдал длинную матерную тираду.

— Вылазь через мою дверь, ключи найти не могу.

Кузнецов, который сидел, откинув голову, вальяжно надвинул фуражку на нос:

— Голова раненая, кружится.

— Сам вылезай, через свою.

Тот отозвался, издевательски-благодушно:

— Ох. Не могу, товарищ Яковлев. У меня головокружения и девочки кровавые в глазах.

Рельсы вибрировали все сильнее, прогудел в молоке тумана паровоз.

— Лезь за мной, — приказал Яковлев все еще спокойно, но губы у него уже заметно подрагивали.

Кузнецов, поглаживая свободной рукой полированную хромированную ручку, заметил:

— А вы трус, Владимир Викторович.

— Максим, брось ломаться. В свою дверь лезь.

— Зачем? Если поезд с вашей стороны, то вас всмятку сомнет, а я еще и уцелею, если по касательной.

Яковлев, матерясь, выхватил наган, прицелился ему голову:

— Лезь, говорю, падла, тыкву разнесу!

— Нравится мне это, — признался тот, — как будто выстрел все решит. Да во мне восемьдесят с копейками, мертвого ты с места меня не сдвинешь.

Яковлев, не слушая, исступленно барабанил по клаксону, откликаясь, все ближе ревел паровоз.

— Зря стараешься, — хладнокровно произнес Кузнецов, — нет тут дежурного. Пустая сторожка.

Машинист не мог их видеть, но на всякий случай подавал сигнал убираться с дороги. Дрожь рельсов передавалась на корпус машины, она вибрировала все сильнее.

Яковлев, выругавшись, выстрелил.

Глава 23

На часах было уже далеко за полночь, но в окне начальника отделения до сих пор горел свет. Наплевав на предписания врачей, Сорокин с волнением сердечным который час читал и перечитывал документы из серой папки с литерой «К.», в особенности один, полученный с нарочным уже ближе к прошлому вечеру.

Эта бумага поразила, оглушила, сбила с толку окончательно, но содержание ее было невероятным и невозможным.

От тщетных попыток понять, что происходит и что все это значит, Николай Николаевич вдруг осознал: мозги пухнут, и это не фигура речи. Несчастное серое вещество, перенасыщенное разнообразной информацией, уже осязаемо давило изнутри, между тем как он, опытный сыщик, пребывал во вполне осознанном тупике. Он уже на полном серьезе размышлял о том, как бы поизящнее уйти на пенсию, но тут в кабинет поскреблись — именно поскреблись, не постучали.

Какого дьявола кому-то приспичило среди ночи? Сорокин встал и распахнул дверь.

На пороге переминался с ноги на ногу Акимов — просветленный, полупрозрачный, под мышкой какая-то папка, к груди прижат планшет отличной толстой кожи, солидно потертый, тот самый, который Сорокин самолично не раз видел у Кузнецова. Лицо у лейтенанта имело до того дикое выражение, что капитан привычным жестом схватился за сердце:

— Что опять?

Сергей начал:

— Николай Николаевич, вы только не беспокойтесь…

…Выслушав сбивчивый, конфузливый доклад, скорее, рассказ, а то и блеянье, бегло просмотрев папку, подписанную «Гладкова», капитан Сорокин спросил в лоб:

— А нельзя было менее залихватски? Чего ж не сразу к стенке?

Боевой летчик, лейтенант и следователь, потея, мямлил:

— Я ж как лучше хотел! Иуда, он же на Верку целое дело состряпал, а ведь сам втянул… ну вот и решил: потихоньку рукояткой по затылку, у него жбан-то — во! — крепкий, и изыму, а оно вот что оказалось.

— Тебя никто не видел?

— Н-нет… я вверх взбежал, потом выбрался с другой стороны, по пожарной лестнице…

— Оставь планшет! — рявкнул Сорокин.

Акимов оторвал от груди планшет, с детской готовностью положил на стол:

— Вы, Николай Николаевич, сами лучше того… гляньте. Я попытался, но руки трясутся.

Капитан Сорокин, холодея, поочередно извлек из планшета незаполненные типографские бланки с шапками МГБ и Генштаба…