В душе мы оба понимали, в чем тут дело. Через несколько дней, когда мы достигнем Сакраменто, она должна была возвращаться домой — и я был в полнейшей растерянности.
Я хотел, чтобы она оставалась с нами все турне, но это было не так просто. Во-первых, я не знал, захочет ли этого Аманда и вообще как она воспримет такое предложение. Во-вторых, я не хотел, чтобы это хоть в какой-то мере отразилось на перспективе наших отношений. До сих пор каждый день был просто великолепен — но какими они будут в течение восемнадцати месяцев при условии непрерывного напряжения и стресса? Сможет ли она это вынести? Смогу ли я сам? Для меня Аманда была самым лучшим событием моей жизни. И я не собирался терять ее, будь то из-за турне или чего-нибудь еще. Я не хотел, чтобы она уезжала, но, вероятно, не мог допустить, чтобы она осталась.
Наверное, впервые в жизни я был прав. Наверное, самым легким во всем этом деле было сидеть и крутить колеса.
На следующее утро мы атаковали Сискийю.
Ребята-школьники встали вдоль дороги аж от самого Эшленда. Там были и операторы из Си-би-си и — о Боже мой! — даже из компании Эн-би-си. Вероятно, слухи о нас начинали потихоньку распространяться. Рабочие-ремонтники остановили работу, чтобы поприветствовать меня криками и немного позабавиться.
«Эй, давай-давай, жми до следующей горы! Она покруче этой!»
«Крути, крути, не останавливайся!»
Водители грузовиков сигналили, проносясь мимо, и приветственно махали руками. Они лучше других знали, что представляет из себя эта гора и каково на нее взбираться. Но я и так был преисполнен решимости. Мы одолели две с половиной мили, потом остановились, чтобы поправить сиденье. Я крутил колеса так, что даже в глазах потемнело. Погода изменилась, сразу резко потеплело, как это бывает весной в южном Орегоне, и к полудню температура поднялась до 24 °C. После всех этих дождей и холода я попросту не был готов к подобной перемене. Чувствовалось, что еще немного — и кожа у меня покроется солнечными ожогами. Ребята поочереди ехали рядом со мной на велосипедах и, пока я крутил колеса, поливали меня водой. На каждой стоянке Аманда смазывала меня окисью цинка.
Две мили — потом остановка. Две мили — остановка.
Я заставил себя забыть обо всем, сосредоточился на одной конкретной задаче и только непрерывно повторял одно волшебное слово, придававшее мне сил:
«Толкай!.. Толкай!.. Толкай!»
В этом нет никакой мистики. Это просто способ сосредоточиться на чем-то одном, чтобы все умственные усилия были полностью нацелены на то, чем заняты руки. Некоторые над этим смеялись и говорили, что, если это такой эффективный способ, почему я не выбрал для самостимуляции более подходящее слово? Ну, например, «такси» или «машина». Пусть себе смеются. На меня это действует, вот и сейчас действовало.
Две мили.
«Толкай!..»
Еще две мили.
«Толкай!..»
Все перестало существовать, остались только дорога и гора и цель — победить их обеих. Временами я просто не мог совладать с эмоциями. Все во мне словно пылало, а руки покрывала гусиная кожа, как от мороза. Я не хотел останавливаться на отдых, я хотел одного — идти вперед, взять вершину одним махом, покончить с ней раз и навсегда. Нет, никакая гора меня не одолеет. Слишком долго мы все этого ждали, слишком много потратили сил.
«Толкай!..»
И вдруг… мы оказались на вершине.
Здесь были телевизионные камеры, газетчики и радиожурналисты, фотографы, а среди них Тим, Дон и Ли с Амандой. Ли карабкался на столб с надписью «Вершина Сискийю». Люди стремились пожать мне руку. Все говорили одновременно.
Тим хотел обсудить со мной оставшуюся часть этапа, спуск в долину, в Калифорнию.
«Не сейчас, — ответил я ему. — Только не сейчас».
Сейчас нужно было сделать другое — оглянуться назад, на облака над Орегоном, и вспомнить о ветрах и о дожде и вообще обо всем, что нам пришлось сообща преодолеть, и еще посмотреть вперед — туда, где нас ждали Калифорния и солнце. Теперь было самое время сказать про себя: «Мы справились», — время ощутить гордость за всю команду — ведь у нас было так много причин и столько поводов, чтобы все бросить, а мы не сдались.
Я немного посидел молча, ощущая значение случившегося. Затем забрался в домик на колесах, опустил занавески, лег на кровать и дал волю слезам.
ОГОНЬ СВЯТОГО ЭЛЬМА