Человек в искусстве экспрессионизма

Вместо аудиенции у правителя жители собираются на центральной площади у часовой башни и толпятся в очереди, чтобы оказаться «в маленьком пустом помещении, частью покрытом загадочными рисунками, очевидно, символами» и сказать ритуальные слова: «Я стою здесь перед Тобой!» Атмосфера непознаваемых и не подлежащих объяснению ритуалов притягивает и художника: он все чаще приходит к башне и совершает свое моление. Более того, эта постройка тиражирована: «В городе есть еще и меньшие башни, устроенные по образцу главной. В селеньях каждый крестьянский двор имеет свои часы. Изо дня в день в определенное время я спешу к своим»²⁴. Где-то далеко находится озерный храм со статуями в подземелье, но посетить его так же трудно, как получить аудиенцию у Патеры.

Рассказ о теневых сторонах внешне уютной жизни также связан с городским пейзажем. По ночам на улицах шумят и богохульствуют хулиганы из предместий, а дома приобретают дар речи: «Из зарешеченных окон и подвальных люков доносились невнятные стоны и стенания всех родов и оттенков. За приоткрытыми дверями раздавались сдавленные кряхтенья, так что невольно думалось, что там кого-то душат. А когда я боязливо спешил домой, мне вослед раздавалось улюлюканье, повторяемое на тысячу – нет, десять тысяч ладов. Ворота и подворотни разевали рты на спешащих прохожих, словно хотели их проглотить. Невидимые голоса завлекали путников на берег реки, магазин Блюменштиха злорадно посмеивался, молочную можно было уподобить скрытой западне, даже мельница – и та не оставалась в стороне, треща всю ночь без умолку». Шорохи и призраки, окружающие жилище рассказчика, доводят его жену до болезни. Чтобы узнать причину таинственного шума, художник спускается в мрачный подземный ход, где встречает истерзанную белую лошадь и в конце концов выходит в подвал другого дома. Мистика подземного блуждания близка образам «Голема».

Вскоре положение героев становится отчаянным. У них исчезают все деньги, их притесняют грубые соседи, а попытка выехать в горы приводит их в инфернальный пейзаж: «Мы находились у подножия Рудной горы в местности весьма опасной в иные времена года из-за сильных электрических разрядов. Как раз сегодня напряжение было высоким, и мы заметили шаровые молнии, катившиеся по куполу горы, насыщенной металлом». После возвращения художник прорывается во дворец и встречается с призраком Патеры, меняющим человеческие и звериные обличия. Герой делает неутешительный вывод: «Вся страна грез жила под властью чар. Ужас и откровенно юмористическое начало в нашей жизни были нераздельны».

Несмотря на заверения правителя, жена героя умирает, а вокруг начинается волна насилия и убийств. Один из хозяев белой мельницы, у которой было «замысловатое и хитрое выражение лица», убивает другого. Теперь и эта постройка выглядит зловеще: «Она трепетала, словно живая. Сквозь дымку проступали ее нечеткие, полуразмытые контуры; казалось, она состоит из какого-то студенистого вещества; от нее исходили непонятные флюиды, вызывавшие во мне внутреннюю вибрацию»²⁵. Потерявший смысл жизни художник раз за разом приходит в деревню голубоглазых туземцев, отделенную рекой от чудовищного города, проникается их созерцательной философией и приучается вслушиваться и вглядываться в естественный мир. Эти новые настроения – единственное светлое пятно в его жизни: «Благодаря родственному биению пульса я научился понимать животных. Вот этот кот плохо выспался, а у того щегла – подлые мысли. Происходящее вокруг отражалось во мне, и эти отражения отныне управляли моими поступками. Шум внешнего мира терзал и оголял мои нервы достаточно долго, чтобы они стали восприимчивыми для впечатлений в мире грез. Все эти процессы завершаются тем, что человек перестает существовать как вид – в нем больше нет нужды. Этот путь ведет к звездам»²⁶.

Катастрофа начинается с кошмарного сна художника, в котором люди превращаются в монстров, животных, предметы, где вновь навязчиво присутствует чудовищный мельник. Видения героя крайне агрессивны и напоминают образы Босха: «Я…потерял дар речи при виде шимпанзе, который с немыслимой скоростью насадил вокруг меня сад, причем толстые яблочно-зеленые саженцы моментально взошли в сырой почве, образовав заросли какой-то гигантской спаржи. Я боялся, что окажусь запертым внутри этой живой ограды как в клетке, но был освобожден раньше, чем успел как следует поразмыслить. Мертвый мельник – уже непрозрачный – снес, сотрясаясь в схватках, многие сотни тысяч молочно-белых яиц, из которых моментально развились легионы улиток, которые стали жадно пожирать своего родителя. В воздухе распространился едкий запах копченого мяса, и мясистые стебли стали гнить на глазах, превращаясь в подобие пряжи из фиолетово мерцающих нитей»²⁷.