В свои программы Димова включала танцевальные этюды на сюжеты болгарских легенд, поверий – «Таинства», «Болгарская элегия», «Цветы», «Духов день», «Мама, меня змей любит»58. Как в композициях Лабана и Вигман, именно здесь чаще всего звучали ударные инструменты. Эти образы оказались созвучными творчеству болгарских художников-экспрессионистов, в 1920-1930-е годы обращавшихся к фольклорно-мифологическим мотивам. Артистка видела в их полотнах и графике пластические прообразы будущих композиций.
Почитателями Димовой были писатели, художники, молодые музыканты, состоявшие в «Обществе современной музыки». Среди них оказался и композитор Марин Големинов59. Восхищенный искусством танцовщицы, он сам написал либретто по рассказу писателя-экспрессиониста Константина Петканова «Нестинарка», повествующему о событиях, связанных с древним мистическим обрядом60. Проявления таинственного, сакрального начала в окружающей жизни всегда привлекали композитора61. Важным для него было и то, что проза Петканова передавала
Музыкальную ткань балета Големинова, прошедшего европейскую выучку в Париже и Мюнхене, отличает высокая инструментальная культура, красочность оркестровой палитры, раскрепощенность гармонического мышления, многообразие ритмики, передающие стихийность экстатической энергии и первобытной мощи языческого ритуала. Это новое слово в болгарской музыке диктовало и необходимость поиска новой хореографии. В ее основе, по мнению Големинова, должен был находиться напряженный жест, абрис, виденный им на полотнах болгарской живописи: «…картины И. Милева… подсказали мне характер пластики и выразительность движения, воплотившие не конкретную эпоху и личность, а нечто неповторимое, глубинно-родное, как чернозем Болгарии»64. Эту особую пластику показала в своих выступлениях Мария Димова, так же увлеченная живописью экспрессиониста Ивана Милева.
В 1930-1940-е годы нестинарские действа еще происходили в Болгарии в своем первозданном виде. И Димова, присутствовавшая на обряде, наблюдала за специфическими жестами нестинарок, замечала особую ритмику их движений, постигая магическую энергию древнего ритуала65. Приступая к постановке балета, она требовала от танцовщиков не только выполнения сложного рисунка движений, но и большой эмоциональной отдачи. Опыт
Со временем балетмейстеру удалось создать целостный спектакль, в который вошли сольные номера, дуэты и большие жанровые сцены. В групповых сценах Димова в большей степени приближалась к фольклорным образцам, в сольных номерах и дуэтах – использовала экспрессию свободного танца. Она действительно создала яркие образы героев, воплощающих «сильнейшую муку и сильнейшее несчастье»67.
Иван Милев. «Наши матери все в черном ходят», 1926.
Акварель, бумага. Национальная художественная галерея Болгарии, София
На сохранившихся фотографиях того времени мы можем видеть исполнителей на сцене в плоской обуви, удобной для свободной пластики. В изогнутых позах, в напряженно сцепленных руках дуэта главных героев ощущается внутренняя энергия противостояния между земной любовью и высшими мистическими силами, которая заложена в драматургии балета и воплощена с острой экспрессией. В массовых сценах выразительные лица людей из народа, их индивидуализированные позы придают спектаклю оттенок достоверности магического действа, усиливаемый присутствием исполнителя на большом барабане, который сопровождает сольный танец главной героини. (Здесь мы можем отметить ассоциации с композициями Мэри Вигман, сопровождающиеся ударными.)
Мария Димова, как и Големинов, и Петканов, создавала произведение, связанное с глубинными национальными истоками, стремясь уйти от романтического любования красотой народных традиций. И возможности
Р. Штраус. «Так говорил Заратустра». Постановка балетной труппы «Арабеск». Хореография – Боряна Сечанова, 2011