Человек в круге

- Но меня уже... Со мной беседовали... И я не понимаю, почему вы об этом снова... Я же хотел объяснить себя! Я все это время после беседы...

- И что? Побеседовали - раз и навсегда? Вы не допускаете, что даже по сему, именно по сему... То есть, что случилось... Вы не допускаете, что могло появиться и в этом во всем что-то новое?

- Естественно, понимаю...

- Почему бы не спросить и вас, и других о том, о чем положено спросить? Вы мне не хотите что-нибудь сообщить?

- В каком смысле? Я хотел сказать, что вдруг стал одиноким на курсе... Как-то еще хотел объяснить... И впрочем... В каком смысле я должен что-нибудь сообщить? В каком смысле?

- Вы не догадываетесь, в каком?

- Не понимаю. Право, не понимаю...

- Ах, Павел Афанасьевич, Павел Афанасьевич! - Северов встал, он был коренаст, силен, видимо; так и ходили желваки на бледном аскетичном лице. - Толчем в ступе воду... Ну вы же знаете - я оперативный работник... Так бы я вас не позвал... Здесь, при вас мне... Одним словом, нелегко! При вас, вот таких, прежний оперативник мало работал, видимо. Вынужден был уйти без пенсии. Всегда у вас было тихо, спокойненько, как хе-хе-хе, на кладбище. Но вдруг все переменилось! ЧП, ЧП! И неужели неясно, что так продолжаться не может далее?

- И в чем же я виноват? Я и хотел вам пояснить!

- Павел Афанасьевич, что бы вы мне не поясняли, я знаю одно. Вы у меня - тут сидите! - И постучал себя по затылку. - Не пойму, что вы за человек? Что вы хотите от себя, Павел Афанасьевич? Что вы хотели мне о себе сказать? Почему...

Он притормозил, к своему, может, счастью, сел и стал торопливо закуривать. Он Шугову мог бы сказать, почему вызвал его, а не другого. На это последовало указание. Не совсем четкое, не совсем понятное. Но указание. Почему о нем указание? Северов перерыл все "дело" Шугова. Как у многих. Есть заковыки, есть - взлеты... Но - почему указание о нем? И что Шугов хотел сказать? Крутил, крутил. Туманил, туманил... Ничего не прорвалось. А ведь ему, Северову, указание надо выполнять! Пусть указание не четкое, пусть не конкретное - выполняй!..

Леночке Шугов пояснил: ничего существенного, у всех у нас просто появились новые заботы. Но откуда ты узнала обо всем? Погоди, я же Красильникова сегодня не видел... И как он мог сказать жене, что меня вызывали? Ах, да! У всех у нас появились новые заботы. Я сказал это сам. Точно. Впрочем...

Шугов не знал, что Лена вынуждена была идти к Ковалеву: генерал был настолько настойчив, голос его так глухо угрожал, что она не выдержала, забеспокоилась. Он-то ей и намекнул, что сейчас, в эти минуты, ее муж подвергается санобработке. Ковалев хихикал, дурачился. Он радовался, что она, наконец, взяла телефонную трубку и ответила.

После приезда она впервые трубку подняла. Точно знала ты, Лена, что последует важное для тебя сообщение, - холодно уже произносил он. - Ты думаешь, остудилась снегами! И - все? На спад, на спад? Я зол, и это уже серьезно!

Зачем она подняла трубку? Да, она почувствовала - что-то важное происходит. И трубка рыдает. И Ковалев, только она трубку подняла, сказал:

- Мадам, вашего Шугова теперь... У него санобработка.

- Его допрашивают? Это ты хочешь сказать?

- Примерно.

- Я много думала. И я не боюсь тебя. Я найду ход, чтобы ты слетел с председателя комиссии.

- И ты, и твой отец жидковаты для этого.

- Но и ты не всемогущественен.

- На сегодня это могущество имеется. И что будет завтра - поглядим. Это у меня. А у тебя совсем дело швах. Документы на тебя, все подделки Мещерского, все запудривания, на старте. Только нажми кнопку. Лучше приходи. Я тебя хочу лицезреть. Отдохнувшую, красивую. Зачем ты все усложняешь?

- Нет. Забудь про все.

Она положила трубку. Но она не находила, однако, себе места. Она металась по квартире. Она представляла, что Шугов теперь на допросе, его, может, пытают. И она к Ковалеву пошла.

После того, как она поехала с ним, со своим Шуговым, к вечным снегам, после того, как увидела его - не озабоченного, а только усталого и верного ей, она поняла, что любит только его одного. К тому же, после разговора с Павликовой, скорее, после совета с ней, она сходила в конце концов в поликлинику, и ей там сказали, что уже давно должны были сказать: детей у нее не будет ни с Шуговым, ни с кем другим.

И врач, и Лена знали, почему у нее не будет детей. Знала об этом и мать Лены - Марина Евгеньевна Мещерская. Скорее, мать догадывалась. Ей не верилось, что именно она принесла своей дочери горе, когда привела в дом второго секретаря горкома партии, правую руку Зиновия Борисовича Мещерского, и почти спровоцировала их связь. Тогда Мещерской вдруг перестал нравиться курсант Шугов, приезжавший к ним в обжеванном, точно с чужого тела, обмундировании. Где-то теперь тот молодой человек, так стремительно взявший старт у Мещерского! Он, оказывается, более удачно женился - на дочери второго секретаря ЦК Компартии одной из крупных республик.