Человек в литературе Древней Руси

Характерно, что Симеон Полоцкий не делает глубоких различий между человеком и каким-либо редким предметом в средствах художественной выразительности. «Альфонс краль орагонский», «Камвизес царь персидский», «любомудрец Фалес Милеский», «историограф Страбо», Семирамида, «морской разбойник Дионид реченный» и «человек некий винопийца» описываются теми же приемами, что и различные звери, птицы, гады, рыбы, деревья, травы, драгоценные и недрагоценные камни – «слон нелеполичный», «велблуд горбатый», лев, крокодил, хамелеон, феникс, аспид, василиск, дипсас-змий, камень-сапфирь, аллотроп, асбест, аметист, престол Соломона, жезл Ааронов и т. д. и т. д.

Эти изображения орнаментальны. Стремление к замечательному развитию сюжета, к повествованию, рассказу, описанию доминирует надо всем. В стихи включаются сюжеты исторические и псевдоисторические, библейские, житийные, патеричные, апокрифические, мифологические, сказочные, басенные, взятые из мифологической саги и т. д.[474]

В качестве примера того, как образ человека подчиняется сюжету повествования, приведу стихотворение Симеона Полоцкого «Пиянство»:

Человек некий винопийца бяше
   меры в питии хранити не знаше,
Тем же многажды повнегда упися,
   в очию его всяка вещь двоися.
В едино время прииде до дому
   и вся сугуба зрешася оному,
Име два сына, иже предстояста
   ему четыри во очию стаста.
Он нача жену абие мучити,
   да бы ей правду хотела явити,
Когда два сына новая родила
   и с коим мужем она приблудила.
Жена всячески его увещаше,
   вино виновно быти сказоваше.
Но он никако хоте веры яти,
   муку жестоку нача умышляти;
Взял есть железо, огнем распаляше,
   ко жене бедней жестоко вещаше:
«Аще ты инем мужем не блужденна,
   сим не будеши огнем опаленна;
Аще же с инем блуд еси творила,
   имать ожещи тя огненна сила».
Бедная жена в люте беде бяше,
   обаче умно к нему глаголаше:
«Рада железо огненное взяти,
   невинность мою тебе показати,
Токмо потщися своею рукою
   подати оно ты на руку мою».
А все железо распаленно бяше,
   чесо пияный во ум не прияше.
Ятся железа, люте опалися,
   болезни ради в мале отрезвися.
И се два сына точию видяше,
   невинность жены, свою вину знаше;
Срамом исполнен, во печали был есть
   и прощения у жены просил есть,
Тако пиянство ум наш помрачает; —
   всяк убо того верный да гонзает[475]

.

В этом стихотворении главное – не люди, главное – сюжет, занимательный и нравоучительный в одно и то же время. Попутно изображаются психологические состояния, требуемые сюжетом, и некоторые черты характера. Точно так же изображаются не только случайный «винопийца», у которого двоилось в глазах, и его находчивая жена, но и люди исторические – будь то Софокл или Навуходоносор. Все это «приклады» – исторические и неисторические анекдоты, необходимые для просветительных целей.

Создается впечатление, что литература, которая в течение многих столетий всегда заботилась о самом историческом факте и о его наставительной интерпретации больше, чем о форме и о развитии сюжета, теперь устремлена к тому, чтобы взять реванш: построение замысловатого сюжета, собрание разных тем занимают писателя в первую очередь. Орнаментальность достигает пределов возможного, изображение мельчится, дробится в узорчатых извивах сюжета.

Хотя изображение и замкнуто в пределах сюжета, но сам сюжет может присоединять все новые и новые изображения. Перед нами действительно орнамент. Он может быть и короток, и очень длинен. Может быть изображен один человек, или двое, или трое, или целая толпа, представитель какой-нибудь профессии, сословия, народ. Произведение может включить подчиненную тому же орнаментальному узору природу, город, дворцы, церкви, со всеми бытовыми аксессуарами. Все объекты изображения объединены одним орнаментальным сюжетом. Перед нами ансамбли, в которых нет резких конфликтов, хотя и может быть некое закругленное движение – движение сюжета.