Человек в поисках себя

Спиноза вовсе не намекает на мученическую, жертвенную, мазохистскую установку, которую можно по ошибке расслышать в его словах. Вместо этого он дает наиболее точное выражение главной черте объективной, зрелой, творческой личности (он называет такого человека блаженным и радостным), а именно: умение любить что-то ради самой любви, а не для того, чтобы о тебе позаботились, не ради того, чтобы окольными путями прийти к ощущению престижа и власти.

Разумеется, к одиночеству и тревоге можно подходить конструктивно. Но этого не достичь с помощью deus ex machina[72] какого-нибудь «космического папы», к этому можно прийти, лишь встав лицом к лицу с кризисами, двигаясь от зависимости к свободе и целостности через совершенствование и применение своих способностей, через выстраивание со своими ближними отношений на основе творческого труда и любви.

Это не значит, что в религии или любой другой области не может быть авторитетов. Это значит, что вопрос о власти должен быть поставлен иначе, то есть как вопрос личной ответственности. Потому что авторитаризм (как невротическая форма власти) произрастает тем скорее, чем менее склонен человек решать свои проблемы самостоятельно. В терапии, к примеру, именно в те моменты, когда пациент переживает особую переполняющую его тревогу, он склонен видеть в терапевте авторитетную инстанцию. А тот факт, что в такие периоды он охотно отождествляет терапевта с Богом и родителями, дает лишнее доказательство отстаиваемой нами точки зрения: он ищет кого-то, кому он может вручить самого себя ради того, чтобы о нем позаботились. К счастью, совершенно нетрудно доказать, что терапевт – никакой не Бог, и для терапии праздничный тот день, когда пациент обнаруживает, что его это совсем не пугает. Вместо того чтобы спорить с самим собой и другими о достоинствах какой-нибудь власти, лучше с самого начала задаться вопросом: «Что это за страх, который заставляет меня искать убежища под крылом власти, и от какой проблемы я стараюсь убежать?»

Вывод этой дискуссии в том, что религия играет конструктивную роль, когда она утверждает человека в чувстве собственного достоинства и полноценности, укрепляет его в мысли, что он способен выбрать жизненные ценности, помогает ему использовать и развивать этическую чуткость, свободу и личную ответственность. Поэтому религиозная вера и религиозные практики сами по себе нельзя назвать «хорошими» или «плохими». Вопрос скорее в том, насколько вера и практика являются для данной конкретной личности бегством от свободы, способом сделаться «чуть менее» личностью, и насколько они, напротив, укрепляют человека в его умении быть ответственным и полагающимся на свои этические силы. В притче Иисуса из Евангелия от Матфея похвалы удостоился не тот, кто, испугавшись, зарыл свой талант, но те, кто мужественно использовали свои ресурсы; и этим «добрым и честным» людям было дано вознаграждение.

Творческое использование прошлого

В последнем параграфе своей последней книги[73] Фрейд цитирует стихи Гёте:

Наследовать достоин только тот,
Кто может к жизни приложить наследство[74]

.

Теперь мы переходим к вопросу, как человек овладевает наследием отцов, переданным этической и религиозной традициями. Мы поместили этот раздел после предыдущего, поскольку не имеет смысла заводить речь о традиции, пока проблема зависимости остается непроясненной. В той мере, в какой взрослый человек достиг свободы и идентичности как личность, он обрел основу для овладения мудростью прошлого, содержащейся в традициях его общества; отныне он может считать их своими. Но если у него нет свободы, традиции из богатства превращаются в оковы. Они могут стать набором усвоенных правил, но они вряд ли окажут благотворное влияние на внутреннее развитие человека как личности.

Как мы могли убедиться в главе 2, отчасти наша сегодняшняя болезнь состоит в том, что мы во многом утратили творческий подход к мудрости прошлого. Заявление Генри Форда, сделанное им в 1920-х годах и гласившее: «История – это чушь», стало чрезвычайно популярным и спровоцировало многочисленные дискуссии. Уже тот факт, что такая тема вообще могла стать предметом обсуждений, указывает на бунт против традиции, который был в те времена повсеместным. Но история представляет собой наше социальное, общее тело: в ней мы живем, движемся и благодаря ей наделены бытием, и отрезать себя от нее, считать ее несущественной – все равно что сказать: «Мое физическое тело – это чушь».