Человек в поисках себя

Тщеславие и нарциссизм – компульсивная потребность в похвале и одобрении – подтачивают мужество, поскольку такой человек сражается не за свои, а за чужие убеждения. В японском фильме «Расёмон»[85] муж и разбойник бьются с полной отдачей, когда решение драться было принято каждым из них самостоятельно. Но в другой сцене, где жена насмехается над их мужской доблестью, и они дерутся друг с другом, потому что каждый становится заложником компульсивного стремления завоевать одобрение, тогда они сражаются лишь вполсилы: они наносят те же удары, но их руки словно связаны невидимой веревкой.

Когда человек действует из стремления получить похвалу, само действие становится живым памятником его слабости и никчемности: в противном случае не потребовалось бы торговать собственными убеждениями. Это часто приводит к ощущению трусости, которое представляет собой самую невыносимую форму унижения – унижение от сознания, что человек стал добровольным соучастником собственного поражения. Не беда быть поверженным более сильным противником либо даже проиграть бой, не успев в него вступить; но знать, что ты – трус, потому что продал свою силу ради возможности поладить с победителем, – такое предательство самого себя есть самая горькая пилюля из всех.

Некоторые элементы нашей культуры влияют на то, что действия с целью ублажить других оказывают пагубное влияние на мужество. Такое поведение, по крайней мере для мужчин, зачастую означает принятие на себя роли человека уступчивого, неагрессивного, «воспитанного», и как же ему воспитать в себе силу, включая и сексуальную потенцию, если от него ожидают «уступчивости»? Так же и с женщинами: стремление добиться восхищения препятствует развитию заложенного в ней потенциала, поскольку он не только не находит применения на практике, но даже не попадает в поле зрения.

Отличительным признаком мужества в нашу эпоху конформизма является умение отстаивать свои убеждения – не упрямо и дерзко (эти слова выражают самозащиту, а не мужество) и не в отместку, а просто потому, что человек в них верит. Словно человек сообщает своими действиями: «Это моя жизнь, мое бытие». Мужество – это утверждающий выбор, не выбор от невозможности выбирать по принципу «У меня нет вариантов»: ведь если человек не может поступать иначе, зачем тогда мужество? Конечно, временами человек может упрямо цепляться за некогда мужественно отвоеванную позицию. Такое часто случается во время терапии, когда достигший новой стадии роста человек вынужден выдерживать натиск внутренней тревоги, а также нападки друзей и членов семьи, которым гораздо удобнее, чтобы он оставался таким, как и прежде. В лучшем случае все это будет сопровождаться многочисленными защитными проявлениями; но если человек завоевал что-то достойное защиты, тогда он отстаивает это с радостью, а не с агрессией.

Когда в ходе становления личности начинает заявлять о себе мужество, то есть когда человек начинает постепенно избавляться от паттерна жертвовать своей жизнью ради чужого одобрения, возникает и одна промежуточная стадия. На этой стадии люди, несомненно, могут проявлять независимость, занимая жесткую позицию по тому или иному вопросу, но они защищают свои действия перед судом, опирающимся на законы, созданные той самой властью, которую они хотят умилостивить. Они словно требуют права быть свободными, но, подобно американским колонистам до Войны за независимость, им придется отстаивать его, пользуясь законами, написанными как раз теми, у кого они свое право хотят истребовать. Пациент терапевта на этой стадии часто видит сны, в которых он пытается убедить родителей в собственной правоте, в том, что у него есть право распоряжаться собой. Вероятно, что для многих людей эта стадия развития свободы и ответственности является наивысшей достижимой.

Но если доводить анализ до конца, на этой промежуточной стадии человек остается один на один с безнадежной дилеммой, поскольку наделять родителей или фигуры, их замещающие, правом создавать законы, а затем выступать перед учрежденным ими судом означает незаметно признавать их суверенитет. Это говорит о недостатке у человека свободы и порождает чувство вины при попытках утвердить свою свободу. Мы уже имели возможность убедиться, что именно такая дилемма стояла перед героем «Процесса» Кафки, который всегда попадался на одном и том же, пытаясь выстроить защиту на допущении, что его обвинители облечены всей полнотой власти. Поэтому он оказывался в безнадежной фрустрации и вполне ожидаемо был низвергнут до положения человека, который может лишь умолять. Представьте, что произошло бы, если бы Сократ на суде попытался спорить с афинскими обвинителями, основываясь на их допущениях, на их законах. Весь мир перевернулся, когда он произнес: «Афиняне, я скорее склонюсь перед Богом, чем перед вами», что, как мы видели выше, означало для него черпать жизненные ориентиры в самом центре себя.