Человек в проходном дворе

— Вольно, студент. Ты не знаешь, когда первый раз вынимают письма из почтового ящика?

— Часов в семь. А что?

Он что-то подсчитал в уме, шевеля губами.

— Разучись спрашивать: “А что?” Ничего.

— Как вашему превосходительству угодно. Но если вы хотите, чтобы его вынули с утра, пойдите и опустите сейчас.

— Нет.

Я сел на койку. Он сунул бумагу в конверт. Заклеил его. Написал адрес. Какой-то короткий адрес.

— Не видел, камера хранения еще открыта?

— Открыта. А вы свои фамильные драгоценности там держите?

— Там, студент.

Он вышел, держа в руках конверт. А когда вернулся через несколько минут в номер, конверта у него не было. Почтовый ящик висел на улице возле подъезда. Из гостиницы Войтин не выходил: я смотрел в окно. На нем были пижамные брюки без карманов. Значит, он оставил конверт в камере хранения. В чемодане. Письмо самому себе?.. Тут я вспомнил про ключ, который нашел на остановке.

— Я организовал бюро находок, между прочим, — сообщил я. — Фирма “Вараксин и сыновья”.

— Ну и что?

— С огорчением констатирую, что вас это не интересует. Вы ничего не теряли?

— Нет, — отрезал Войтин.

— А это? — Я раскрыл ладонь.

— Где ты нашел? — с волнением спросил он. — Я даже не знал, что потерял его.

— Может, не ваш?

— Другого такого нет. — Он забрал у меня ключ.

— Лежал рядом со ступеньками автобуса, пришедшего из Радзуте.

— Вот как? — Войтин зорко взглянул на меня. — Тебя трудно выносить в больших дозах, студент… Ключ я спрячу. Спасибо. Серьезно, спасибо… Мне было бы очень больно его потерять: я его всю войну носил на себе. Думал, вернусь и открою дверь. Тысячу раз это видел. Эх! — Он стиснул зубы. — Даже в госпитале он лежал в тумбочке рядом со мной… Спасибо!

— Не за что. Жалко, что вы мне не сказали, что собираетесь в Радзуте. Я бы тоже поехал.

Он промолчал.

— Говорят, там католические соборы красивые?

— Я не специалист, — сухо сказал Войтин. — Давай спать, Борис… как тебя по отчеству?

— Андреевич.

— Так вот, спи, Борис Андреевич. Дрыхни. И не приставай ко мне.

— А в шахматишки не желаете?

— Нет.

Но сам он долго не мог заснуть: я слышал, как он ворочается в кровати. Я курил в темноте и, затягиваясь, глядел на рдеющий огонек сигареты: он быстро тускнел, подергиваясь пеплом.

“Вот так и истина, товарищ Вараксин, — сказал я себе. — Огонь под пеплом… Зачем Войтин ездил в Радзуте? Почему он так упорно не хочет об этом говорить? Что за письмо он писал? И что связывает с Радзуте киевского адвоката Лойко? Семена Лойко?..”

Глава 29. “Вышли в цвет”

Когда я проснулся, Войтин уже был одет.

— Не спится? — спросил я, опуская ноги на пол.

— Я ранняя пташка, студент.

— Морская привычка?

— Во-во. Моряк без моря.

— Слушайте, а вы в высшие инстанции обращались?

— Насчет чего?

— Когда вас на берег списали.

— Как же… Разбил чернильницу на столе начальника управления экспедиционного лова.

— А результат?

— Он сказал, что такие вопросы решает отдел кадров. Он доверяет своим работникам. И что лично он считает: у моряка должны быть крепкие нервы, а бить чернильницы в кабинете начальника — распущенность.

— Суровый мужик.

— Куда там!

— Теперь вы должны на берегу работать? В порту?

— Должен… Я расчет взял.

Тут я заметил, что он как-то лихорадочно возбужден. Уже “зарядился”? Непохоже.

— Вы выглядите неважно.

— А, — он мотнул головой.

— Нет, серьезно. У вас лицо какое-то бледное.

— Что я тебе, барышня?

Проснулся Пухальский. На меня он не глядел. Когда Войтин осведомился, как ему спалось, он буркнул в ответ что-то невразумительное. Сдернул со спинки кровати полотенце и вышел.

— Что-то наш генерал не в настроении, — заметил Войтин. — Не с той ноги встал.

— Почему генерал?

— Держится солидно: брюхом вперед ходит… Зарядку свою он, между прочим, делать сегодня вроде не собирается. Из ряда вон.

— Сегодня понедельник — день тяжелый.

“Что-то сегодня все взбудоражены”, — подумал я.

Было девять часов утра, а из открытого окна уже несло зноем. День обещал быть на редкость жарким. Я подождал, пока из туалета вернется Пухальский, потом пошел принял холодный душ. Надел чистую рубашку, спустился в вестибюль и вышел на улицу.

До часа связи оставалось тридцать пять минут.