Человек в проходном дворе

Я чиркнул. Деревья отступили и стали еще черней. У наших ног лежала мраморная плита с поблескивающими буквами. Зажигая спички одну от другой, я прочел: «Здесь лежат погибшие в бою за город 22 ноября 1944 года: старший лейтенант Торлин Н.И. 1912, лейтенант Дризе Ю.А. 1920, рядовые: Байтемиров Ю.С. 1920, Карпавичюс Э. 1903, Губа И.В. 1922, Елагин К. 1923».

— Когда я была маленькой, мне казалось, что здесь лежит отец. — Она заговорила только тогда, когда мы вернулись под фонарь. — Еще я воображала себя медицинской сестрой: я выносила его с поля боя, перевязывала, и он оставался жив. Мне его очень недостает. Как тихо, правда? Все уже спят.

— Угу, — сказал я.

Я был почти уверен, что она ни в чем не виновата. Вполне быть уверенным я не имел права: за час до убийства ее видели с Ищенко на пляже. Кроме того, в ходе расследования Евгения Августовна Станкене сообщила следующее: когда Ищенко прошел мимо, не пожелав ее узнать, она увидела Раю Быстрицкую. «Я ее хорошо знаю, я всех в городе знаю, — писала Станкене, — я окликнула ее, но она не услышала или сделала вид, что не слышит. Она явно бежала за Ищенко, боясь упустить его из виду». Станкене добавляла, что сначала она не придала этому значения, но когда узнала, что Ищенко был убит через несколько минут после встречи с ней, сочла данное обстоятельство немаловажным. Капитан Сипарис пока не трогал Быстрицкую.

— Идемте, — сказала она. — Я тоже хочу спать, я ужасно устала.

— Мы завтра увидимся на пляже?

— Может быть.

— Хотя вон тучи. — Я повертел головой, стараясь разглядеть что-нибудь в небе. — Мне на руку несколько капель упало.

— Распогодится! Я обычно лежу там, где кончается улица Прудиса, она выходит прямо к морю.

«Улица Прудиса, — вспомнил я, — это там находится рыбное управление. Мне нужно все-таки побеспокоиться насчет работы». Кроме того, меня интересовал работавший там сосед Буша — Суркин.

— Ах, вы же не знаете города! Запоминайте, очень просто: Пру-ди-са, вам всякий покажет. Только я приду попозже, надо выспаться.

Теперь мы шли по мостовой, мощенной булыжником: тротуар сузился, и вдвоем на нем было тесно. Казалось, мы передвигаемся по дну ущелья: противоположные стороны улицы сдвинулись, стены домов, освещенные фонарями до первого этажа, круто уходили вверх в черное небо. «Декорации к Шекспиру», — подумал я. Потом мы свернули в такую же средневековую боковую улочку и неожиданно вышли в современный квартал: стандартные дома-коробки с балконами, травянистые газоны. Здесь одуряюще пахло сиренью. По проспекту прошел пустой автобус — он был ярко освещен изнутри. Мы пересекли проспект. На скамейке под пышным кустом сирени сидел парень и брал на гитаре одну и ту же ноту — получалось довольно тоскливо. В тени куста белела его рубашка. Быстрицкая не сразу заметила его.

— Мы почти пришли.

— Раечка?

Парень поднялся и ущипнул басовую струну. Гитара угрожающе загудела. Мы стояли почти вплотную, у парня было неприятное толстое лицо. Он был плечист. «Примерно моего веса, — прикинул я. — Килограммов восемьдесят пять».

— Опять, девочка, крутишь с приезжими любовь? А что скажет Сема, когда узнает?

Быстрицкая передернула плечами. На ней была моя куртка, поэтому жест получился немного смешным: рукава болтались ниже колен.

— Иди донеси!

Но я ясно видел: ей все это было неприятно. И эта неприязнь распространилась так же на меня, потому что отчасти я был виноват. Я держал ее под руку, и теперь она высвободилась.

— Нет, ты мне скажи, на что это похоже? — не отставал тот. — Мой друг верит ей, а она тут с какими-то весело время проводит, а?

— Он тебе не друг! Ты любого продашь за четвертинку.

— Как, как ты сказала? — заинтересовался тот.

«Работает под блатного, — подумал я. — Схватит срок, будет блатным, если не остановят». Мне пора было вмешаться. «Странствующий рыцарь из Комитета госбезопасности», — мельком усмехнулся я и шагнул вперед.

— О любви не говори, о ней все ска-азано, — пропел я ему в лицо. — Тридцать три?

— Чего?

— А ты чего?

— Я-то ничего.

— Вот и порядочек, — сказал я деловито. — Можешь считать себя свободным.

«Мы, московские студенты, — подумал я, — никому спуску не даем».

Парень явно стушевался. Он отступил, сплюнул и пробормотал себе под нос что-то вроде «неохота связываться». Но скорей всего он просто не любил драться в одиночку, потому что, когда мы отошли, он негромко крикнул:

— Морду мы тебе еще пощупаем, сволочь!

— Не обращайте внимания, — сказала Быстрицкая.

— Я не обращаю.

«Он слишком легко отлепился. Следует ждать продолжения», — подумал я.

— А здорово вы его! У, шпана несчастная! Вы, пожалуйста, не связывайтесь с ними. Идите к гостинице не так, как мы шли, я вам покажу.

— Обязательно, — заверил я ее. — А кто этот Семен?

— Тот парень, о котором я вам говорила. Вы правда идите другой дорогой. А вот мой подъезд.