Человек в трех измерениях

Главной задачей данного исследования является попытка проследить, как проявляются три вышеуказанных измерения бытия человека в настоящее время, когда человечество все более сливается в безликую однородную массу, когда выходцы из самых нижних, маргинальных, слоев становятся вождями партий, президентами, «отцами нации», а гениальные поэты или композиторы, приспособившись к рыночной конъюнктуре, прославляют их деяния, превратившись в государственных служащих, работающих по найму. Когда «свирепствует» массовая культура, позволяющая любому человеку, овладевшему соответствующей техникой или технологией, удачно симулировать духовную деятельность. Когда сама реальность становится симулякром, разыгрываемым спектаклем. В мире спектакля реальность затмевается гиперреальностью и может существовать только на грани между игрой и реальностью, а «подлинное» и «имитация» неразличимы или даже меняются местами. В мире постмодерна имитация – уже не антипод подлинности, а необходимое ее дополнение. Подлинное, чтобы существовать и оказывать влияние, вынуждено еще и имитировать само себя, в том числе имитировать свою подлинность. Чтобы выжить в этом мире, подлинное вынуждено играть по существующим здесь правилам.

Так, если считать «массу», «стадное состояние» до-человеческим, то теперь без преувеличения можно сказать, что масса живет ныне в каждом человеке. Если во времена Ницше и многие десятилетия позже общество было, упрощенно говоря, поляризовано на массу и элиту, то сейчас любой человек, относящийся к элите по образованию, воспитанию, творческому характеру деятельности, является в какой-то части человеком массы. Он служит той или иной организации, выполняет соответствующие ритуалы, не имеющие смысла с точки зрения жизненной целесообразности, находится под магическим воздействием средств массовой информации, невольно или осознанно разделяет те или иные иллюзии и предрассудки относительно социального устройства, устройства мира, человеческих потребностей. Все меньше у него силы для внутреннего сопротивления миру, где все размыто, неопределенно, где каждый день исчезают одни ценности и, на глазах у всех, опытными политтехнологами конструируются новые. Мы причастны массе в той степени, в какой боимся проявить свое Я, выразить свою индивидуальную позицию. Боимся власти, полиции, цензуры, общественного мнения. Мы причастны массе в той степени, в какой не пытаемся тщательно взвешивать последствия своих поступков, надеясь на благосклонную судьбу, мудрость общества, неумолимость прогресса, благодаря которому в мире, как нам кажется, неуклонно и автоматически уменьшается количество зла. Мы причастны массе в той степени, в какой мы – дети своего времени и отдаемся суете злободневных событий и бессмысленной сумятице социальной жизни, не умея оценивать события с точки зрения вечности.

В настоящее время трудно представить себе человека как независимого, обособленного индивида, переживающего свою уникальную экзистенциальную ситуацию помимо власти, которая пронизывает все отношения; помимо усредненного, идеологически выхолощенного языка, на котором этот уникальный индивид должен говорить, хотя бы целях самосохранения; помимо способов осознания и описания человеком самого себя, разработанных философией, социологией, политикой; помимо «стиля эпохи», в который люди погружены и из которого не могут вырваться. Все люди, до мелочей, до самых интимных переживаний, удивительно похожи друг на друга, потому что живут по общим образцам. И чем более они умны и интеллигентны, тем более похожи, ибо много знают и чаще всего не замечают, что приобретенные чужие мысли, чужой взгляд на мир входят в плоть и кровь собственного характера и кажутся своими. Очень многое в личностях не из личного опыта, а из литературы.

Русская литература в XIX – XX вв. создавала шкалу ценностей, по которой судилась эпоха. Подобная гипертрофированная значимость ее иногда выглядела абсурдной, нелепой, но тем не менее всегда имела место: по литературе судили о действительности, в ней видели высший суд. И. Бунин писал в своем дневнике в 1918 г., что литературный подход к жизни отравил нас: всю громадную и разнообразную жизнь России последнего столетия разбили на десятилетия и каждое определили его литературным героем – Чацким, Онегиным, Печориным, Базаровым. Все это, с его точки зрения, совершенная нелепость, ибо героям, которым подражали, было всего по 18–20 лет. Тем не менее никуда не деться от того факта, что по литературным героям судили о конкретной эпохе.