Человек в витрине

— Нет, антиквара!

— Он не был антикваром, просто торговал предметами старины. Нет, Фольке-Есперсена не распяли, — отмахнулся Гунарстранна. — Ни на его руках, ни на ногах ран не было. Наверное, важно то, что его выставили напоказ и привели цитату из Священного Писания. А способ смерти не имеет значения. Главное — то, что его выставили на всеобщее обозрение, унизили и напомнили цитату из Библии. Но если те слова произнес Пилат, получается, что он просил за Иисуса, вроде как призывал толпу опомниться: посмотрите, он такой же, как вы, будьте же милосердны! Если же те слова произнес сам Иисус, цитата приобретает дополнительный смысл… Ведь он называл себя Сыном Божиим, бессмертным и так далее, а тут вдруг говорит: «Посмотрите на меня, я — человек!»

Туве хихикнула и прикрыла рот рукой.

— Что такое? — рассеянно спросил Гунарстранна.

— Надеюсь, я тебя н-не сглазила. — Она снова хихикнула. — Надеюсь, ты не станешь набожным… — Не выдержав, она прыснула.

Ошеломленный Гунарстранна посмотрел на нее в упор.

— Ах ты, господи! — воскликнула Туве, с трудом заставляя себя успокоиться. — Должно быть, меня так от виски разобрало. Уж очень оно хорошее. Выпью-ка я, пожалуй, еще!

— А может, все как-то связано с чувством вины, — продолжал размышлять Гунарстранна, когда Туве налила им обоим еще. — Вспомни, ведь Пилат не хочет казнить Иисуса и предлагает освободить одного из осужденных на казнь, но толпа выбирает другого… как его звали?

— Варавва, — ответила Туве, подходя к аквариуму. — А у тебя какая рыбка — золотая?

— Ну да, Варавва и Пилат, который умывает руки… Очень может быть, что здесь замешано чувство вины…

Туве хихикнула.

— Как его зовут?

— Кого — его?

— Твоего любимца.

— Четвертый волхв…

— Четвертый?

— В Библии три волхва. Он — четвертый.

— Кто — рыбка? — Лицо Туве превратилось в большой вопросительный знак. Потом она расплылась в улыбке. — Ах, боже мой, ну и напилась же я!

— Калфатрус, — сказал Гунарстранна.

— Что?

Гунарстранна улыбнулся.

— Вот видишь! — обрадовалась Туве. — Ты все-таки умеешь смеяться!

Оба засмеялись.

— Извини, — сказала Туве, — я мешаю тебе думать. — Пошатываясь, она шагнула к бутылке. — Ты думай… думай; о виски я сама позабочусь.

— На чем я остановился?

— Ты говорил о чувстве вины.

— Да. Пилат говорит, что не находит в Нем никакой вины. Смысл немного непонятен… — Гунарстранна нахмурился. — Фраза из Библии, возможно, отсылает к дискуссии вокруг фигуры Иисуса. Правда ли он — Сын Божий, Бог он или человек? Его называют Царем в насмешку. Иудеи ведь считали Мессию своего рода могущественным властителем, который громит врагов и провозглашает себя царем, но появляется Иисус, называет себя «царем», говорит метафорами… Он употребляет понятие «царь» в другом, духовном смысле… Так что интересующие меня слова, наверное, имеют какое-то отношение к разграничению понятий царя, Бога, человека и отца. Вопрос в том, зачем его выволокли на витрину… Только ли на поругание, или же убийцу подталкивало чувство вины… В конце концов, в главе про Пилата описывается юридическая процедура…

— Твое здоровье! — перебила его Туве, поднося стакан к губам.

Гунарстранна машинально отпил глоток:

— А что, если в нашем деле замешано все: закон, вина, публичное унижение, образ Бога?

— Отцеубийство, — подсказала Туве.

Гунарстранна вскинул голову. Туве держала пустую бутылку за горлышко, как дубинку, и размахивала ею в воздухе.

— Пусто, — проговорила она.

— Что ты сказала? — спросил Гунарстранна.

— Пусто, — повторила Туве.

— Нет, раньше.

— Ты не очень-то пьян…

Гунарстранна широко улыбнулся:

— Найди себе еще бутылку.

— Отлично! — обрадовалась Туве, наклоняясь, чтобы выбрать из сундука еще бутылку. — Так о чем я говорила?

— Ты произнесла слово «отцеубийство». Но зачем Карстену Есперсену убивать родного отца?

— Из мести, — сказала Туве, открывая новую бутылку. Она подняла ее и рассмотрела этикетку. — «Гленливет». Дорогое… Значит, наверняка хорошее!

— За что ему мстить?

— Ты же полицейский, вот и выясни.

Гунарстранна осушил стакан одним глотком и потер лицо ладонями. Туве тяжело опустилась на диван. Сняла туфли и положила на стол тонкую ногу, обтянутую нейлоном.

— Боже, как я рада, что ты покончил со всей этой библейской чепухой. — Она вздохнула и стала наблюдать за ним с широкой улыбкой на лице. — Раз мы у тебя дома, полагается спросить… — Она поставила бутылку и стакан на стол и принялась рыться в своей сумке. — Ты не будешь возражать, если я закурю?

Глава 34 ТУСТЕП