Человек в витрине

— По-моему, Рейдар стремился заполнить огромную внутреннюю пустоту. Может быть, именно поэтому… он и занялся антиквариатом. Если бы он не владел вещами, он… был бы ничем. — Есперсен развел руками, словно подчеркивая свои слова: — Пустота! Вакуум! Рейдар был одержим собирательством.

— Трофеями?

— Да, наверное, его приобретения можно назвать и трофеями. По-моему, он оживал рядом со своими вещами. Собственно говоря, в них заключалась его жизнь… — Есперсен в очередной раз покосился на фотографию. — По-моему, вещи со временем стали и самым большим кошмаром Рейдара. Мне кажется, с их помощью он пытался как-то оправдать свое существование. По-моему, в глубине его души существовала запретная, заповедная зона… Скорее всего, она образовалась после полученного им серьезного удара, страшного события или переживания, вследствие которого его жизнь потекла по тому курсу, по какому она потекла. — Эммануэль закрыл глаза и продолжил тихо, словно глубоко погрузившись в раздумья: — Если вдуматься, в этом отношении Рейдар вряд ли уникален. Я часто думаю, что все мы такие же. Мы боимся самих себя. Понимаете? Если убрать наши ежедневные обязанности, иными словами, ритуальную сторону жизни — чистку зубов, работу, еду, празднование Рождества и Пасхи… ну, я еще хожу на собрания масонской ложи и беседую с соседями… Так вот, если убрать все то, о чем я сказал, наверное, каждый из нас окажется в чем-то ущербным. Вы не находите? Причем удар может настичь нас где угодно — на работе или дома на диване. Чьи-то случайные слова, воспоминание детства, запах, звук, ощущение… и вдруг мы замираем и видим неприкрашенную правду, так сказать, видим внутренним зрением. И тогда приходится срочно отворачиваться и подавлять свои ощущения, потому что в такие минуты мы видим себя насквозь. Исчезает панцирь, под которым мы прячемся. Исчезает внешняя оболочка, которую видят наши друзья и знакомые… Мы зажмуриваемся и пытаемся бежать, потому что останавливаться, оглядываться назад и вспоминать давнюю боль очень мучительно. Мы не сдаемся, принимаем жизнь такой, какая она есть, стараемся не думать… и в конечном счете отказываемся верить, что у нас есть возможность все изменить раз и навсегда. Вам кажется, что я просто болтаю?

— Что вы, наоборот, — отозвался Гунарстранна. — По-моему, вы правы. Многим приходится рано или поздно столкнуться с собственными мечтами — если можно так выразиться, провести ежегодную генеральную ассамблею с самими собой. И все же одни доходят до этого быстрее, чем другие. А некоторые так и не доходят… — Он повертел в руке фотографию и отряхнул брюки. — Продолжайте, прошу вас!

— Так вот, мне непривычно думать о Рейдаре как о… жертве преступления… Ведь он был моим старшим братом, образцом для подражания. Всю жизнь его в моих глазах окружал ореол непререкаемой власти. И когда… думаешь о нем вот так…

Инспектор Гунарстранна вежливо ждал, пока Есперсен подыщет нужные слова.

— Мне было трудновато общаться с Рейдаром, потому что он видел меня насквозь. Понимал мои мысли. Может быть, он не верил в то, что я забочусь о нем. Он просто чувствовал перемену. Он интуитивно понимал, что его тоже видят насквозь, что с него… сорвали маску! Только не подумайте, что мы с ним мыслили одинаковыми категориями. Просто Рейдар заметил перемену в наших отношениях. Он понял, что мне его жаль. И так и не смог простить меня за это.

— Простить?!

Есперсен кивнул:

— Да, простить.

— За что он должен был вас прощать?

— Может быть, его отношение связано с внутренней пустотой, от которой он спасался, возводя вокруг себя прочную вещественную броню. Кроме того, между нами было нарушено равновесие. Когда с него… сорвали маску… да, думаю, такое слово здесь вполне уместно… я разглядел в нем лихорадочное стремление быть здоровым и активным, чем-то владеть… возвести вокруг себя крепость из вещей, предметов. Разумеется, Рейдар понимал, что надо мной он уже не властен. Поэтому он не любил иметь со мной дело.

Гунарстранна подпер подбородок костлявым указательным пальцем и сказал:

— Вы, наверное, догадывались, от чего он пытается спастись, собирая предметы старины и развивая бурную деятельность. Что послужило причиной? В чем, если можно так выразиться, скрытая пружина его действий? Может быть, какая-то травма, полученная в результате ужасных испытаний, или ваш брат хотел подавить какие-то неприятные воспоминания?

— Вы правы, я, конечно, задумывался об этом…

Гунарстранна наклонился вперед. Кот, сидевший на диване рядом с Эммануэлем Фольке-Есперсеном, повернул голову и, негромко мурлыча, растянулся на подушке с видом египетского фараона. Хотя глаза у кота были открыты, он дремал. Вот он зажмурился и грациозно опустил голову на передние лапы.

— Говорите! — взволнованно поторопил своего собеседника Гунарстранна.

— Сначала я думал, что его мучают воспоминания о мирно спавших людях, которых он взрывал…

— Диверсионные задания?

Есперсен молча смотрел куда-то вдаль.

— Наверное, у него на совести много всего накопилось. Смерть и… — Он помолчал. — Но потом выяснилось, что дело совершенно в другом.