Человек в высоком замке

«Послушай, маленькая штуковинка, — подумал он, — да ты просто пустышка».

«Испугай ее, испугай!» — посоветовал он сам себе.

— Мое терпение подходит к концу, — сказал он самым серьезным голосом.

А что дальше? В канаву закинуть? Подышать на нее, еще раз потрясти? Погладить? Как заставить ее ожить?

«Что за ерунда!» — рассмеялся он. На солнцепеке, посреди огромного города. Можно себе представить, что подумали те, кто проходил мимо. Тагоми стыдливо огляделся, но никто на него внимания не обращал. Сидящий на соседней лавочке старик тихо посапывал. Ну что же, хоть это пускай успокаивает.

«Я перепробовал все, что мог, — понял он. — Заискивал, угрожал. Философствовал даже. Что еще сделать?

Если бы я мог тут остаться… В этот раз она меня отвергла. Но удачный момент может настать через некоторое время, разве нет? Она начала было раскрываться и отступила. Кто знает, захочет ли она снова пойти мне навстречу?

Когда я был ребенком, то и рассуждал, как ребенок. Но теперь детские мысли неуместны. Мне положено мыслить в иных понятиях. Как подобает человеку взрослому и образованному.

Надо стремиться к научному взгляду на мир. Логически исследовать все возможности. Систематизировать их в лучших традициях Аристотелевой школы».

Тагоми зажал пальцем правой руки ухо так, чтобы не был слышен шум машин, и поднес вещицу к другому уху.

Нет, никакого звука. Нет даже того шума, который возникает в ракушке, напоминая собой об океане. Даже шум крови не слышен.

Что же, может быть, тайну раскроют другие органы чувств? Слух тут, похоже, не помощник. Тагоми прикрыл глаза и начал осторожно ощупывать предмет кончиками пальцев. Нет, и осязание не помогает — пальцы не открыли ему ничего нового. А что запах? Он поднес пластинку к носу, вдохнул. Приятный металлический запах, но и только. А вкус? Открыв рот, он прикусил вещицу, провел по ней языком. Да нет, никакого смысла. Горькое что-то, твердое и прохладное.

Вещица снова лежала у него на ладони.

Ну что же, остается вернуться к зрению. Высшее из органов чувств, если использовать греческую меру ценностей. Тагоми чуть отодвинул руку и взглянул на серебряный треугольник так, словно бы тот находился от него на расстоянии в тысячи миль.

«Что же я вижу? — спросил он себя. — Вижу ли я хотя бы намек на ту правду, чье присутствие в этой вещице необходимо для меня?»

Ну открой свою тайну, открой…

«Я словно лягушка, выкинутая на песок из влажных недр, — подумал он. — Если ее взять в руку, то она только бьется и не отвечает, не рассказывает о тайнах, таящихся в глубинах водоема. А эта лягушка даже не мучается, тихо задыхается, превращается в камень, минерал, глину. Она инертная, она снова хочет стать ничем».

«Ведь металл рожден землей? — подумал Тагоми, углубившись в рассуждения. — Он приходит снизу, из наиболее плотных и неподвижных пределов. Там мир трупов, страна троллей и пещер, вечно сырая и мрачная. Это сам мир инь — в наиболее скорбном виде. Мир упадка и распада. Туда, слой за слоем, погружается все, что умерло. Потусторонний неизменяемый мир. Там лежит время, которое прошло».

Но все же свет, которым блистает треугольничек… «Он отражает солнце, он сам — огонь, — размышлял Тагоми. — Не просто сырой и темный предмет, но пульсирующий вошедшей в него жизнью. Вот она, высшая реальность, сторона ян — эфирная, эфемерная. Как и положено произведению искусства. Да, в этом и состоит задача художника: взять минерал, частицу безмолвной костной тверди и превратить его в сияющий небесным светом объект.

Они превращают смерть в жизнь. Возвращают к жизни трупы. Прошлое преобразуют в будущее.

«Кто ты? — спросил он у серебряного треугольничка. — Ты темный инь или блистающий ян?» Кусочек серебра лежал у него на ладони, блик плясал на нем и ослеплял Тагоми, который сощурился и видел лишь игру света.

Тело инь, душа ян. Металл и огонь объединились. Внутреннее и внешнее сделалось одним и… лежало у Тагоми на ладони.

Из каких миров он говорит сейчас? Где его пространство? Оно уходит вверх, несомненно. К небесам. Из какого оно времени? Из вечно переменчивого времени дыхания и света. Да, эта вещь приковала его дух своим огнем. Она проявила свой дух: свет. И приковала к себе внимание — от нее глаз отвести невозможно. Загипнотизировала, по собственной воле от нее оторваться уже нельзя.

«Так заговори же, заговори со мной, — попросил Тагоми. — Ты меня заполучила, да. Но я хочу услышать твой голос изнутри слепящего, чистого и белого света. Такой голос, о каком можно прочитать лишь в „Бардо Тодол“, в „Тибетской книге мертвых“. Мне не надо ждать смерти, потому что душе моей уже теперь необходимо новое пристанище. И не нужны мне их жуткие божества — обойдусь пока без них и без тусклого, дымного света тоже. И без сливающихся воедино любовных пар. Пусть будет только белый огонь. Я готов глядеть на него без страха. Видишь, я не отвожу глаз.