– Хорошо, братва! – натираясь мочалкой, – блестел фиксой Сашка Кацнельсон, известный в роте бузотер и любитель выпить.
– Щас бы квасу покислей, да мохнатку потесней! – ополоснув голову в шайке, изрек ротный балагур Коля Алексашкин.
– Га-га-га! – тряхнуло сарай, и кто-то плюхнулся на мыльный настил, вызвав новый взрыв смеха.
Баня являлась на фронте праздником. Можно было смыть с себя многодневную грязь, выстирать обмундирование и немного расслабиться душой и телом.
По прошествии часа распаренные и умиротворенные моряки сидели на зеленой травке, покуривали и слушали очередной анекдот Кацнельсона.
– Навещает, значит, Гитлер сумасшедший дом, – блестя маслинами глаз, сделал зверскую рожу Сашка. – Все пациенты выстраиваются в шеренгу, поднимают правую клешню и вопят «Хайль Гитлер!» Тот проходит вдоль шеренги, и в конце видит одного с опущенной. «Ты почему меня не приветствуешь, скотина?!» А тот в ответ. «Так я же не псих, я санитар, мой фюрер!»
– Ну, ты даешь, Кац! – ржали от удовольствия друзья. – А ну, давай травани еще, нам нравится.
– Нима вопросов, – картинно развел руками Сашка и выдал следующий. – Гитлер с Герингом стоят на верхней площадке берлинской радиобашни. Гитлер кажет: «Хочу как-то приободрить берлинцев». «А ты возьми и сагани вниз», – предлагает Геринг.
– Ай да Кац! – утер выступившие на глазах слезы Коля Левин. – Могешь, однако!
– Не могешь, а мОгешь! – многозначительно поднял тот вверх палец.
Между тем веселились не все. Жора Дорофеев был задумчив и серьезен.
– Че, опять пойдешь? – толкнул приятеля в плечо Морозов.
– Пойду, – вздохнул тот. – Очень уж она мне по сердцу.
«Она» – лейтенант Евдокия Повалий – была известная на всю Приморскую армию своей храбростью и неординарной биографией. В 1941-м, приписав себе год, девушка добровольцем ушла на фронт, где сначала была санитаркой, а затем, назвавшись мужчиной, – стрелком, и командиром отделения. То, что парень – девица, выяснилось только спустя восемь месяцев в госпитале, куда Дуся попала после боя, уже будучи младшим лейтенантом, орденоносцем и командиром взвода 83-й бригады морской пехоты.
Там залечивавший рану Дорофеев познакомился с ней и проникся глубоким чувством.
Нередко после возвращения с заданий, он навещал лейтенантшу (оба были с Украины), пил вместе с ней в землянке чай и угощал трофейным шоколадом. Дальше этого дело не шло. При всей своей богатырской стати и настырности Жора был весьма нерешителен в отношениях с прекрасным полом. Повалий тоже считала его только другом и поводов для лишних разговоров не давала.
Хотя как-то один попытался - старший писарь из штаба. Узнав об этом, Дорофеев навестил начальника, попросил того выйти, а когда они оказались наедине, сгреб за ворот гимнастерки, и сапоги писаря заболтались в воздухе.
– Много болтаешь, корешок – прошипел Жора. – Еще раз чего вякнешь про Дусю, оторву башку и скажу, что так и было…
Когда шлепнув на затылок бескозырку, Дорофеев встал и монолитно зашагал в сторону видневшихся чуть справа землянок стрелковой роты, кто-то из ребят притащил аккордеон, и вслед ему грянула песня:
дружно выводили молодые голоса, и она будоражила души.
А старшина Вонлярский смотрел на удаляющуюся спину друга и вспоминал Наталку, с которой ему никогда не гулять по яблоневому саду.
лихо выдали очередной куплет ребята, и кто-то по-разбойничьи свистнул.
…Когда зазеленела степь, а на опускающемся к морю косогоре буйно зацвели дикие абрикосы, офицер связи из штаба армии доставил в бригаду приказ о наступлении. Предстояло освобождать Севастополь.
Всю прошедшую зиму войска 4-го Украинского фронта в районе Сиваша
и Перекопа, а Отдельная Приморская армия в районе Керчи готовились к прорыву сильно укрепленной обороны противника. Черноморский флот должен был блокировать Крым с моря и нарушить морские сообщения противника с портами Румынии и Болгарии. Координация действий сухопутных и военно-морских сил была поручена представителю ставки Верховного Главнокомандования Маршалу Советского Союза Василевскому.