Человек-Всё

– Ничего, спасибо, – отвечаю я нараспев, чувствуя, как сквознячок в моей голове сгущается в туман, туман сгущается в облако, облако – в тучку, тучка – в грозовую тучу, а последняя застывает коллодием наказания Божия, готовым излиться пеплом и лавой. – Вот кран наконец починили. Устал в ЖЭК звонить. А тут вдруг сами приходят и чинят. Прямо удивительно.

Ненамного его хватило. Он начал нервно приплясывать, в мановение ока изрядно окостенев суставами, профессионально полусогнув локти и плотно согнув пальцы, так, чтобы получился смертоносный кулак, он задышал как загнанный и с такой злостью, что из этого злого дыхания, будь оно без остатка собрано в специальную баночку, легко могла сконденсироваться маленькая (но вонючая) какашка, он сказал уже не тусклым, а каким-то скрипучим голосом, который, казалось, с необыкновенным трудом, как штопор, ввинчивался в пространство из прокуренной глотки:

– Ты чё понты кидаешь, фуфел?

– Ну вы же сами поинтересовались, как у меня дела, – неискренним тоном неискренне удивился я, поскольку всё равно уже всё стало понятно, поскольку тема этих самых оказалась закрыта, ещё не начавшись, а также потому, что я на тот момент стал не вполне человеком, а, скорее, сколопендрой, ибо человеком с этими самыми быть нельзя, они от этого сходят с ума и ломаются.

А какой спрос со сколопендры? Она быстро, не успел этот самый закипеть по-настоящему, выхватила из-за пазухи топор и сухо, без эмоций, чиркнула его по жилистому предплечью, не всерьёз, но с нажимом, чтобы зарубка получилась внятная, приснопамятная, с тенденцией к моральному очищению зарубаемого. Единственная эмоция, которую позволила себе сколопендра, – это удовольствие от услышанного. А услышанное – это вовсе не то, о чём мог бы подумать некий чересчур кровожадный слушатель; услышанное было вовсе не криком этого самого, который при других обстоятельствах, возможно, и удостоился бы похвал в самой что ни на есть превосходной степени, ибо невозможно даже представить себе, чтобы то же горло, лениво выскрипывающее, вышёптывающее и выблёвывающее свои свинцовые тусклости капризным голосом жареного крокодила, вдруг взорвалось настоящим, качественным на все сто поросячьим ультразвуком, от которого в первый момент радостно заложило уши; так вот, не оттого получила сколопендра свое скромное удовольствие, а от гораздо более тихого звука, похожего на звук смачного поцелуя, который произвел топор, вошедший в собачью плоть, звука, свидетельствующего о превосходных деловых качествах топора, его твёрдой жизненной позиции и, следовательно, о моём удачном выборе контракта с ним и именно с ним. И пока остальные эти самые доставали из широких штанин кастеты, катеты и гипотенузы, чтобы измерить меня по всем правилам колюще-режущей геометрии, сколопендра вновь стала человеком и произнесла так быстро, что вся геометрия так и осталась у пифагоров:

– ГХС!

Ну и усё, храшдане. Ищите-свищите меня, а кто плохо свистел, тот будет пересвистывать – соловушкой, канарейкой, милицейским свистком да паровозным гудком. Вы бегайте взволнованно, туда-сюда; всплёскивайте руками, как женщины в состоянии фарс-мажора, гулкими голосами переговаривайтесь, произносите матерное слово «б~» так, что эхо разнесёт его многократно меж вертикальных пустырей, как недобросовестный молочник разносит прокисшее молоко, как ветер носит то, что лает собака, а я буду на вас посматривать сверху, с лестничной площадки четвёртого этажа, из окна, выходящего на пустырь, из окна-окошечка, настолько прокопчённого пылью большого города, что эти самые кажутся не этими самыми, а силуэтами ангелов, подобранных по принципу схожести с людьми, а их голоса – они уже сквозь эту гарь окна столь просторного размера так смахивают на коллекцию огромных чёрных квадратов, что совершенно пох, чего же они там, собственно, лопочут по поводу внезапного исчезновения вот только что стоявшего перед ними лоха чурбана б~ какого-то мы его щас за~шим чмо с~ куда он с~ ты не видел.