Человек за шкафом

Всю войну супруги Назаровы прошли бок о бок, выжили и остались целы. Страшно было даже думать о том, насколько им повезло, насколько редко такое случалось – в стране, где не было семьи, которой не коснулось бы горе. У Степана из всей родни осталась только мать, оба брата и отец, записавшийся в добровольцы, несмотря на возраст, пали на фронте. У Татьяны погибла в Сталинграде вся семья: и мама, и папа, и двоюродная тетушка, та самая, все уверявшая, что Степан ее племяннице не пара. А сколько они потеряли фронтовых друзей! О некоторых, особенно близких, вспоминать было невыносимо – сознание отказывалась принимать потерю. Иногда супруги по нескольку раз за сутки прощались друг с другом, будто навсегда – знали, что каждая встреча может оказаться последней. Но каким-то чудом, видно, волей ангела-хранителя, они выживали даже в самых безнадежных ситуациях. И кроме дизентерии, подхваченной на украинских землях, когда отбивали у нацистов Киев, да легкого ранения Степана, никакого ущерба здоровью не получили.

Вот только руки свои, прекрасные руки пианистки, Татьяне сохранить не удалось. От тяжелой работы медицинской сестры они огрубели, и в те редкие моменты, когда на глаза попадалось фортепьяно и Таня пробовала играть, она с ужасом замечала, что пальцы потеряли былую гибкость и уже не слушаются, не позволяют ей исполнять ту музыку, которую она когда-то так любила. Только несложные известные мелодии, популярные песни и вальсы вроде «Бьется в тесной печурке огонь» или «С берез, не слышен, невесом, слетает желтый лист» ей еще как-то давались. Всего лишь несколько нот, от которых у солдат на глаза наворачивались слезы, – а у нее появлялись слезы от того, что она понимала: на большее, к сожалению, уже не способна…

А дальше опять был фронт, опять раненые… Опять сердце рвалось пополам, после того как ты видишь, как на твоих руках умирает в адских муках солдат, вынесенный тобой же из боя… И каждодневные сто грамм: вначале для храбрости, потом – чтобы спалось, потом – чтобы нервы не шалили, а потом – потому, что без этого уже не можешь…

Но если от воспоминаний и снов нельзя было никуда деться, то от спиртного Татьяна решительно отказалась. Насмотрелась на тех, кто окончательно спился к концу войны, и не хотела для себя и своей семьи такой судьбы. Непросто было преодолеть тягу к «зеленому змию», но Таня нашла в себе мужество и справилась с уже начинавшейся зависимостью. После войны она на алкоголь уже смотреть не могла, даже по праздникам не позволяла налить себе ни рюмки. А Степан время от времени был вынужден выпивать с сотрудниками, но не увлекался, понимал, чем это чревато. В номенклатурных учреждениях пили всегда много, начальство это поощряло – так и инакомыслящих легче выявить (кто-то что-то да сболтнет спьяну), и компромат собирать на сотрудников, ухитрившихся под действием алкоголя совершить что-то аморальное или даже противозаконное. Потому Степан на коллективных попойках не усердствовал – ссылался на подорванное фронтом здоровье и с грустью наблюдал, как спиваются другие, те, кто не мог удержаться и проявить благоразумие.

Но это было уже потом. А сначала новоселы потихоньку обживали роскошную квартиру. Впрочем, обживали – это сильно сказано, вещей у них было минимум. Разложили рядом прямо на полу два простых матраса, Татьяна застелила их чистыми простынями, бросила сверху две подушки, накрыла двумя шерстяными одеялами – вот и готова супружеская постель. Развязав походный мешок, она осторожно достала вещь, которую берегла всю войну: прекрасные бронзовые старинные часы – настольные, на гнутых ножках, увенчанные маленькой фигуркой амура. Эти часы Таня выменяла на все тот же спирт на барахолке под Варшавой, когда освобождали Польшу, и носила их с собой, мечтая, что когда-нибудь кончится война, у них со Степаном появится дом, и она поставит в нем эти самые часы. И вот долгожданный момент наступил. Таня оглянулась по сторонам, ища, куда бы пристроить часы в пустой комнате, шагнула сначала к пианино, потом передумала, водрузила символ своих мечтаний прямо на подоконник, развернула к себе задней стенкой, чтобы завести и установить стрелки.

– Сколько сейчас времени? – спросила у мужа.

Тот опустил взгляд на свои наручные командирские.

– Ровно шесть.

– Надо же, прямо как в кино, – улыбнулась Таня. – «В шесть часов вечера после войны».

Они еще долго бродили по огромным пустым комнатам своего нового дома, решая, какую подо что приспособить. В этой, самой большой, хорошо будет гостей принимать, тут человек пятнадцать, а то и больше, может поместиться, и никому тесно не будет. Эта комната тихая, окнами во двор, отлично подойдет для спальни. А в этой, самой светлой, идеально было бы устроить детскую – вот только детей у Назаровых нет. До войны не успели, а сейчас – получится ли?

– Знаешь, Танюшка, хоть мы с тобой уже и старые, но, может быть, успеем еще детей завести? Пускай хоть кто-то в этой огромной квартире бегает, – предложил Степан в первый же вечер.