Человеку нужен лебедь

Тихо. Пахнет луговой мятой, шалфеем и чабрецом, — будто на сенокосе. Кажется, сейчас к твоему маленькому костерку подойдут косари.

Тишина. Скрылись во тьме горы. Замолкли сычи. Даже звезды не мерцают в небе, видимо боясь спугнуть тишину. И только через равные промежутки времени с востока наплывают синие и красные звезды — огни на крыльях пассажирских самолетов… Вокруг нетронутая тишина.

БАЛОВНИЦА

Прямо от моего окна убегала круто вверх меловая гора, заросшая дубом, ясенем, акацией, и такая она высокая, что, как ни пригибайся в комнате, не видать ее вершины. Сегодня ночью выпал снег, и она стала будто круче и выше, а стволы деревьев сразу почернели, славно их кто-то вымазал сажей. И только один дубок, тот, который на зиму листья не сбросил, еще ярче зажелтел на белом снегу, а мне показалось, что это деревцо выковано из золота. Я даже сходил к нему послушать, не звенит ли оно золотым звоном: около него было приятно постоять, как ранней весной у ствола густолистой березы в голой акациевой роще.

Другое окно моего жилища смотрело в Северский Донец, закованный льдом. За рекой — синяя осиновая роща, а за нею — темный сосновый бор.

Летом, наверное, на горе поселяются дрозды: и черный, и певчий; в осиннике — соловьи; на песчаных косах — трясогузки. Зимой их не встретишь здесь. Зато когда снег закроет поля, засыплет балки, а на опушках наметет сугробы, — около жилья человека появляется много птиц. Сперва они очень осторожны: чуть что — и вспорхнут врассыпную с шумом и криком. Если же выставить кормушки, они быстро привыкнут, и у вас появится много интересных пернатых друзей. Первой на заре прилетит синица. Сядет на столик, где насыпано всякой всячины: и конопли, и мурашек, семян подсолнечника и проса, — сядет, быстро повернет головку в ту и другую стороны и, как сорока, только тише, словно разрешения спросит:

— Чи, чи, чи?

— Можно, — скажешь ей. — И для тебя насыпал.

Потом синиц налетает много. Прыгают, скачут, клюют на выбор — кто что хочет. За ними примчатся веселой стайкой воробьи. Тогда надо немедленно пополнить запасы на столике, добавить хлебных крошек, их они любят. И, поев, они обязательно запоют, будто поблагодарят. Глядя на них, и синицы подадут голос: легонько затренькают. А случится здесь пурпурово-розовый, в черной атласной шапочке важный снегирь, то он обязательно удивленно посмотрит на них, словно спросит: «Разве уважающие себя птицы поют зимой?», и отойдет в сторонку, наверное чтобы его не спутали с этими серыми чудаками воробьями и слабохарактерными синицами.

Когда солнце перевалит за полдень и покатится к западу, прячась за сосновый бор, на столик прилетят красноголовые щеглы. Они среди птиц словно яркие, красные огоньки и поют и поют! И тогда покажется зима не холодной, не суровой, будто вокруг и сугробов нет.

Изредка кормушки посещают юрки.

— Тюрк-чи, чи-тюрк, — возвестят они о себе. В зимнем оперении юрки чуточку больше, чем летом. Грудка у них не так желта, по ней коричневый налет слабее, а песня — коротенькая, несмелая, по сравнению даже с осенней. Осенью издалека слышно громкое мелодичное турчание юрков и колено песни у них длиннее.

Бывает на столике и серый хохлатый жаворонок. Он молчалив, и ни за что не скажешь, что жаворонок умеет петь. Молча бегает мелкими шажками, молча улетает, как будто от холода потерял свой звонкий голос, и иногда станет страшновато — вдруг весной над широкими полями не услышишь с рассветом его песни!

И все же ни снегирь, ни юрок, ни жаворонок не будут вашим лучшим другом. Они редкие гости и очень осторожные птицы. К человеку быстро привыкают синицы. Первое время кажутся все одинаковыми: у всех черная головка, белые пятна под глазами, черная лента от подклювья и через всю желтоватую грудку до черненьких тоненьких лапок, серые крылья с белыми полосками наискось и длинный-предлинный для такой маленькой птицы хвост. В полете он будто тянет синицу книзу, и она сперва взбирается вверх, потом летит чуть вниз, потом опять вверх — словно ныряет в воздухе. Синицы не драчливы на воле, зимой почти не поют. Все они такие…

А вот мне довелось встретиться с иной. Прилетела она и сердито так закричала:

— Чи! Чи! — и скок к воробью. Тот посторонился. А она к другому и тоже с криком. Тот отпрыгнул в сторону. Вскоре около синицы никого не было.

Я удивился: грудка птицы ярко-желтая, как у чижа, а полоска на груди и головка — иссиня-черные, блестящие, как атлас. Двигалась она быстро и нападала на всех, даже на своих сородичей-синиц. Одна не захотела уступить ей место, так красавица ввязалась в драку и оттрепала неуступчивую.

«Эге, да ты баловница!»

Я хотел выйти и отпугнуть ее и вдруг передумал: очень уж красив был наряд этой беспокойной птицы. Мне даже показалось, что синица знала об этом и поэтому так вела себя. И я решил приручить ее. Осторожно открыв форточку, я опустил на нитке кусочек сала на стол.

Баловница, наверное, подумала, что это еще какая-то птица вздумала мешать ей, и кинулась к кусочку. Потом, разглядев, что это лакомство, быстро клюнула и закричала: