Чем Черт не шутит

Рае вспомнил изрисованные стены подъезда, в котором они с друзьями часто собирались дома: короткие имена и клички сменялись похабными рисунками и надписями, и не было ни в тех, ни в других никакого смысла, лишь злость Саниной матери, заставлявшей сына отмывать эти стены с занудной периодичностью.

Рае стоял позади всех, подле самой высокой скамьи, как первый человек на вершине мира. Вниз – подобно кольцам трахеи – амфитеатром спускались скамьи-полукружья, на которые нанизывались, точно редкие зубы на гладкие челюсти, прибывавшие ученики. Первый ряд занимали колдуны, осторожно осматривающие класс и деревянные доски для письма, разложенные точно под левую руку – кто-то поднимал такую дощечку и вертел в руках, кто-то водружал себе на колени, а кто-то стучал ей по голове соседа.

Следом за колдунами расселись провидцы. Мертвые глаза их были белее комков снега. При этом «слепой» парень с оттопыренными ушами вполне зряче и списывал у соседа, судорожно заглядывая то в свою, то в чужую тетрадь из кожи. Четверо других белоглазых ребят учились жонглировать румяными яблоками, те падали, а провидцы без конца подскакивали за ними и вновь подкидывали. Еще двое провидцев гоняли ножики между растопыренных на деревянных досках пальцев, волшебным образом попадая в пустоту между ними. Радан долго не мог оторваться от странного аттракциона, в котором дети с невидящими глазами орудовали ножами с проворством бывалых мясников. Восьмой в их группе выкладывал карты, а девятый рассматривал кровавые отпечатки от куска мяса, который ронял на лист с разной высоты. С черных рогов, похожих на голые ветви осеннего дерева, за игрой следил ворон, сиявший ярче, чем мокрый уголь. В конце концов, терпение птицы было вознаграждено – кусок обескровленной плоти полетел прицельно к рогам. Схватив его на лету, ворон выпорхнул в просторную щель между колонн.

Третий ряд занимали змеи, жившие какой-то особенной непонятной жизнью: они макали пальцы в огарки свечей, держали над ними ладони, тыкали пылающими фитилями в лица друг друга, перебрасывались горящими бумажными комками или сонно лежали друг на друге. И только Ситра спокойно читал, вытянув руки, как две линейки, да Тагдим рядом с ним ковырял скамью когтем.

Сбоку, отдельно от остальных, шумели ведьмы, наперебой рассказывая друг другу нечто такое же важное, как и бессмысленное. Весь класс походил на озеро, в котором болталось четыре ладьи без весел, и в каждой сидела команда, не понимавшая ни языка, ни облика своих товарищей по странному и бестолковому то ли путешествию, то ли соревнованию, в котором их всех принудили участвовать.

Вошла женщина, красивая, как ведьма, и такая же оживленная. Ее пухлые губы выбрасывали слова с нечеловеческой скоростью, из-за чего серебряные точки слюны выстреливали у нее изо рта, обгоняя отдельные словосочетания. Волосы Митры («Мое имя Митра, и с этого дня мы с вами приступаем к изучению языков мира») были темными и блестящими, как перья на шее воронов, тонкая витая прядь прилегала к правому виску, словно хмельная лоза, все время покачиваясь, так что хотелось ее куда-нибудь подевать.

И это все, что Рае вынес с урока.

После объявили благословенное время обеда, и все отправились в трапезную, расположенную в приделе с южной стороны Костра. В центре ее покоилась огромная подкова деревянного стола на тонких ножках, изрезанных сменявшими друг друга поколениями обедавших. Стол обтекала скамья. Над обоими сооружениями зияло круглое отверстие в крыше, выполнявшее роль окна и люстры.

Солнце стояло в зените, освещая дымящиеся глиняные горшки, одуряюще кисло пахнущие свежими щами, рябые фарфоровые миски, полные белоснежной сметаны, тяжелые глубокие серебряные ложки, куски грубого серого хлеба с творожным рассыпчатым сыром на расшитых льняных салфетках, крошечные расписные чашки без ручек, внутри которых парил настой (клевер, ромашка и нечто просто зеленое), ко всему этому прилагался темный горчичный мед, разлитый в изукрашенные медные плошки.

Первым доверчиво накинулся на еду и все свое съел Панир. Он же первым вывернул содержимое переполненного желудка в полутемном подвале на анатомии, в присутствии трупа, синевшего ровно по центру. Вслед за Паниром расстались с обедом еще семь учеников, и только один из них, Тримул – который ничего не ел в трапезной, но по дороге туда (Рае видел) украдкой сосал свою кровь из пальца, – вился кругами вокруг мертвеца и даже лизнул того в ухо, когда Кощей (их жуткий костлявый преподаватель, наружностью мало чем отличавшийся от покойника) отвернулся достать платок, чтобы заслонить крючковатый нос от кислого запаха рвоты.