Чемодан миссис Синклер

– Я думала, ты привык к плачущим женщинам. В смысле, живя с Дженной.

Не впервые я жалею о бездумно вылетевших словах. Филип пристально смотрит на меня. Ему нужно снова снять очки. Он теребит волосы. Снятые очки кладет на стол. Надеюсь, он сейчас не настолько рассеян, чтобы усесться на них.

– Наши отношения с Дженной тебя не касаются.

Он совершенно прав. Я сама себе противна. Как же я ошибалась! Напридумала себе черт-те что. Филип видит во мне всего лишь работницу своего магазина. Всего лишь работницу. Он любит Дженну, а не меня. Как вообще я могла позволить себе подобные мысли? Откуда у меня эти бесплодные надежды?

– Пожалуйста, извини, – говорю я, прогоняя нелепые мысли. – Я не собиралась вторгаться в вашу жизнь.

– Забудем об этом. Я понимаю. А ты должна остаться. Я целиком и полностью рассчитываю на тебя. Без тебя магазин просто развалится.

– А Софи разве не может меня заменить?

– Софи – умная девушка. Старательная. Любит новые идеи. Пожаловаться на нее не могу. Но ты… ты придаешь нашему магазину основательность. Ты и есть «Старина и современность». Неужели ты этого не понимаешь?

– Основательность? Я? Чем? Сомневаюсь, что такие встряски, как на прошлой неделе, добавляют магазину что-то подобное. Не льсти мне, Филип. «Старина и современность» не я. Ты. Это твой магазин.

– В таком случае мы оба. Один из нас не может работать без другого. И ты не устраивала никакого скандала. Ты вела себя очень достойно. А вот этой отвратительной тетке наверняка был нужен скандал. Но ты спутала ей карты. Я искренне и с полным уважением прошу тебя пересмотреть свое решение и остаться. Роберта, пожалуйста.

Сам факт этого разговора является для меня достаточно убедительным аргументом. Я должна уйти. Прямо сейчас. Плевать на все эти предварительные уведомления! Если я сейчас же не уйду…

– Я ухожу, Филип. Прошу меня простить, но я не стану отрабатывать положенную неделю. Я уйду сейчас.

– Прямо сейчас?

– Да.

Если я думаю, что Филип тут же перепрыгнет через стол, крепко меня обнимет, поцелует в губы или схватит за плечи и встряхнет, умоляя не уходить… я ошибаюсь. Он протягивает мне руку. Я ее пожимаю. Рука у него теплая и сильная, однако есть в его рукопожатии что-то хрупкое. Взгляд у него туманится, словно он прозревает далеко не радужное будущее. Боюсь, он сейчас готов расплакаться. А еще я боюсь нарастающего во мне желания его успокоить. Я разжимаю пальцы и выхожу из кабинета.

Чувствую, как он молча смотрит мне вслед – отрекшийся от меня и смирившийся с судьбой.

17

7 декабря 1940 г.

Дорогой Ян!

Простите, что давно Вам не писала. Но Вы же знаете: письма я писать не люблю. И потом, постоянно находятся какие-то дела. Кажется, что война и разрушения – это где-то на другой планете. После того как эскадрилья покинула аэродром, мы почти не видим и не слышим признаков войны. Конечно, аэродром никуда не делся, но по сравнению с летом и началом осени он как будто заснул. Его больше не бомбят. И «харрикейны» не приземляются в двух шагах от моего дома! Я благодарю судьбу за эту тишину. Знаете, я до сих пор с грустью и сожалением вспоминаю нелепую гибель Вашего летчика.

Вот и декабрь наступил. Очень надеюсь, что Вам все-таки дадут хотя бы короткий отпуск и Вы приедете к нам. Эгги с Ниной были бы рады снова Вас увидеть. Эгги выправилась. Временами на нее накатывает тоска по погибшему жениху, но держится она молодцом. Мы с Ниной подбадриваем ее, как только можем. Надеюсь, грядущее Рождество ее воодушевит. Что бы ни происходило в нашем мире, я изо всех сил постараюсь подарить ей счастливый день.

Ян, Вы писали, что нуждаетесь в покое. Наверное, я меньше, чем кто-либо, способна дать Вам этот покой.

И все же я жду Вас.

Ваша Доротея