Чемпион

В Алма-Ате открылось одногодичное техническое училище, готовящее рабочих-специалистов по многим отраслям хозяйства. Общежитие, одежда, питание — все за счет государства. И Милат, познакомившись с усло­виями поступления, решила ехать в Алма-Ату, в это училище.

— Ну, что же? — сказал Толеп, выслушав дочь. — Я не против, дочка... Что плохого в том, что ты полу­чишь специальность? Поезжай...

Гульбаршин, услышав такое решение, повернулась к мужу и посмотрела на него таким взглядом, будто увидела что-то необычайное.

— Ну, чего ты так на меня смотришь? — спросил Толеп. — Милатжан рассуждает правильно.

— Значит, ты не в силах помочь поступить в инсти­тут единственной дочери? — проговорила Гульбаршин осуждающе.

— Но я же не председатель приемной комиссии?!

— А как же это другим удается устраивать своих детей в институт? Наверное, никто из них не является этим, — она хотела сказать «председателем комиссии», но не смогла выговорить. — У тебя столько знакомых и товарищей в Алма-Ате... Если ты сам не можешь по­ехать туда вместе с дочерью, напиши им письма. Вот, мол, помогите единственной дочке поступить в институт. Кстати, у тебя и срок отпуска пришел... Лучше сам по­езжай, устрой ее на учебу... Вот, говорят, что в одном институте преподавателей достаточно один раз сводить в ресторан и напоить, как они сразу ставят пятерку. Там и сын Казакбая преподает. В прошлом году, — ты помнишь, — Кузембай увез туда свою дочь и устроил... А зимой этот толстяк приезжал, не помню, как его фа­милия... Если ты ему скажешь, он поможет... Я уверена!

Толеп махнул рукой и нахмурил брови:

— Оставь! Это все пустые разговоры. Если ты зна­ешь такие приемы поступления в институт, поезжай сама и устраивай... А мне больше не смей о таких ве­щах говорить!

Потом он целый вечер молчал, а когда сели чай пить, сказал неожиданно:

— Да, вот что! Я еду в колхоз. Председателем!

О том, что многих активистов района посылают в колхозы, Гульбаршин и раньше слыхала. Но то, что сказал Толеп, было невероятным. Она вздрогнула.

— Куда? Что? Ты говоришь правду?

Но весь вид Толепа говорил о том, что он не шутит. Гульбаршин с такой силой поставила на стол свою чашку, что расплескала чай.

— Ну, вот и хорошо, — сказала она с иронией. — Наконец-то ты встал на правильный путь, бедняжка... Тоже назад потащился... Эх, ты! Другие вон, которые с тобой вместе жизнь начинали, в ЦК работают, по пять комнат квартиры имеют! А ты, оказывается, и с отде­лом райкома справиться не смог!.. Достукался!

Толеп не успел ответить жене. За окном раздался звонкий детский голос:

— Д-у-у... Дут... Д-у-у-у-у! Эй, не стойте на дороге! Задавлю!

И в комнату вбежал их шестилетний сын Ермек.

— Папа! — закричал он еще с порога. — Моя маши­на перегнала все другие машины... Пока они ездили на элеватор два раза, я три раза съездил! Завоевал крас­ное знамя! Вот! — и Ермек показал маленький красный флажок, вырезанный из бумаги.

— Перестань греметь! Перестань кричать! — серди­то оборвала его Гульбаршин. — Где ты шляешься го­лодный? Тоже что-то о машинах лепечет! Чумазый весь... И игры-то какие пошли... В шофера! Как будто другой игры нет...

* * *

Прошел месяц. Наступила осень.

Пасмурный день. Время приближается к полудню. Гульбаршин давно уже проснулась, но вставать ей не хочется. Она натягивает на себя одеяло, как будто страшась тяжелой тишины, царящей в доме.

В жизни Гульбаршин произошли такие большие из­менения. Толеп уехал председателем колхоза «Комин­терн», что в тридцати километрах от дома. Теперь ему только изредка удается заглянуть сюда. Милат в Алма-Ате учится. Полмесяца, как уехала, а еще ни одного письма от нее нет. Гульбаршин знала характер дочери и думала о том, что «бесенок», видно, совсем не будет писать ей. А что сделал Ермек? Маленький, шестилетний Ермек! Когда в прошлый раз приезжал Толеп, он прыгал от радости, забирался в машину и, в конце кон­цов, несмотря на угрозы матери, со слезами уговорил отца взять его с собой в колхоз. Теперь Гульбаршин одна, всеми забытая и никому не нужная. Все разъеха­лись.

Правда, Толеп предлагал ей перебраться в колхоз. Но Гульбаршин тогда вспылила и сказала ему: «Сам поезжай, если нравится, а я не поеду»! Она была уве­рена, что ехать в колхоз позорно. А Толеп не стал на­стаивать: «Не хочешь ехать — оставайся одна». Сказал — и уехал.

Вдруг в дверь постучали. Вошел соседский маль­чишка.

— Тетя, вам письмо пришло! — сказал он. — И ка­жется, от Милат...

Гульбаршин сама не заметила, как вскочила с пос­тели, схватила письмо и стала читать. Мальчишка ушел.

«Дорогие мои, папа и мама...» — читала Гульбар­шин. А в груди у нее поднималась горячая волна неж­ности и счастья. — Жаным[18]! — вырвалось у матери.

Милат писала о том, что ее зачислили в училище, дали место в общежитии. В одной комнате их жило пять девушек, и все они в будущем году, если будут живы и здоровы, получат специальность десятника строитель­ства.

«А еще, папа и мама, — писала она, — построю в вашем колхозе клуб, школу, фермы...»