Чемпионы

Поворочавшись на нарах, он вышел на улицу. Брезжил рассвет. Скоро он залил весь восток багрово–красным светом. Туман сползал в реку, было прохладно… Выплыл шар солнца, словно выкупавшийся в крови, стал желтеть; где–то пропела птица… Рюрик в нетерпении пошёл к замполиту. Но тот с утра уехал в Рыбацкое — в политотдел. В ожидании Рюрик слонялся поблизости от его землянки. В канавах сидели солдаты пополнения и весело опустошали котелки. На многих были новенькие гимнастёрки, но вылинявшие погоны говорили о том, что солдаты — не новички; ещё о большем говорили их медали. За железнодорожной насыпью притаились танки. Их прикрывали просторные сети с нашитыми разноцветными лоскутками. Загорелые танкисты в расстёгнутых комбинезонах курили и смеялись. Мимо промчалась лошадь с зарядными ящиками; усач возница блеснул на Рюрика озорными глазами.

И хотя воздух раскалывался и дрожал от шрапнели, ощущение приближающегося наступления охватило Рюрика. Загрохотавшая в небе эскадрилья бомбардировщиков сделала это ожидание нестерпимым.

— Ну, наши опять пошли, — сказал кто–то удовлетворённо.

— Третий день подряд расчищают дорогу, — поддержал другой.

От рокочущего гула самолётов содрогалось всё вокруг. Рюрику захотелось быть там, вместе со штрафниками, которые первыми ринутся в наступление. Не зная, куда приложить свою энергию, он непонимающе смотрел на свежепобеленные стены штабной канцелярии. Белый простор стен, как змей–искуситель, шепнул ему: «Ты — что? Забыл свою привычку?» Неосмотрительно оставленный маляром котелок с голубой краской поддакнул: «Ты же не терпишь пустых поверхностей!» Рюрик обмакнул кисть в краску и одним взмахом нарисовал на стене фигуру солдата. Вторая фигура удалась ему ещё лучше. Он рисовал, словно в беспамятстве и самозабвении, не обращая внимания на похвалы собравшихся; он сам ещё не знал, что изобразит, — его рукой водило то ощущение победного наступления, которым сегодня был насыщен воздух.

Вдруг из толпы раздался панический крик:

— Это ещё что за художества? Ты совсем обалдел?

Рюрик обернулся в недоумении и устало стёр пот с виска, наполовину прикрытого повязкой.

Растолкав толпу, перед ним остановился старшина:

— Два наряда вне очереди!

— За что? — обиженно спросил Рюрик.

— Пять нарядов!

— Я…

— Не пререкаться! Пять суток гауптвахты!

Через минуту два солдата сняли с него пояс и погоны. Но в это время к канцелярии подкатил «виллис», и все замерли по стойке «смирно». Грузный человек в генеральской форме вышел из «виллиса» и непонятным взглядом окинул разрисованные стены. Кровь хлынула к сердцу Рюрика: это был командир дивизии.

— Кто? — спросил тот кратко.

Старшина подтолкнул Рюрика и, щёлкнув каблуками, доложил:

— Экспедитор полка. Уже получил пять суток гауптвахты.

Генерал посмотрел на Рюрика (у Рюрика остановилось сердце) и вдруг улыбнулся:

— Художник?

— Так точно, — ответил Рюрик незнакомым звенящим голосом, и кровь отхлынула от его сердца так же внезапно, как и прилила… Рядом с генералом возникла фигура замполита; раздался почтительный голос:

— Это он сегодня ночью побывал на «пятачке».

— Молодец, — уверенно и жёстко похвалил генерал. Сердце Рюрика переполнилось благодарностью и гордостью, а генерал в один миг стал для него богом, тогда как другие остались простыми смертными.

Генерал мельком взглянул на старшину и проговорил:

— Десять суток гауптвахты за самоуправство, — и, повернувшись к замполиту, приказал: — Вечером за художником пошлю машину, доставишь мне его лично. Слава богу, в дивизии много героев, которых надо увековечить для потомства.

Снова кровь отхлынула от сердца Рюрика, и он показался себе значительнее, талантливее и щедрее.

В этом приподнятом настроении он и отправился на почту. Сегодня ему хотелось делать всем приятное. Он никогда не был так ласков с Кирой, как сейчас, когда они в ожидании машины отправились в поле. Он оживлённо рассказывал ей о разрисованной землянке и генерале. И только один раз, заметив, как она сосредоточенно обходит встречающиеся столбы, сказал огорчённо:

— Да вы меня совсем не слушаете.

Она взглянула на него виновато и оправдалась:

— Я боюсь, чтобы столб не оказался между нами, когда мы идём… Есть примета — это к ссоре.

Ему сразу стало скучно–скучно, и он замолчал.

А она остановилась и неожиданно заплакала.

— Вы уедете, — сказала она сквозь слёзы.

— Ещё ничего не известно, — постарался успокоить её Рюрик, но в голосе его не было уверенности.

Кира спрыгнула в заброшенную траншею и, продолжая всхлипывать, вытирала слёзы платочком. Рюрик уселся на зарядный ящик подле неё; слов не было. Всё ещё всхлипывая, она сказала горько:

— Уедете, я понимаю, и не надо успокаивать меня, — и, подойдя к нему, нежно притрагиваясь пальцами к бинтам на его голове, произнесла с болью: — Рюрик, почему я такая неудачница?

Она прижалась к нему горячо и порывисто. Грудь её вздымалась часто, обтянутая целлулоидом медаль царапала щёку Рюрика.