Чемульпо – Владивосток

– Может, как-нибудь и расскажу, хотя все одно не поверите. Ну что, пойдем?

– Пошли. Только руку дайте, опереться.

* * *

Дальнейшая дорога домой была не столь насыщена запоминающимися подробностями. Гоняться за встречными пароходами не было времени, подконвойные суда были отпущены, а гарибальдийцы забункерованы с избытком. Единственным заметным событием была встреча с японским дозорным. В этой роли выступал вспомогательный крейсер «Америка-Мару». Из многочисленных мобилизованных и наскоро вооруженных японских пароходов, только он имел тень шанса уйти от владивостокского «Богатыря», выскочи тот из порта на простор.

Его командир, капитан второго ранга Иноуэ, однако, трезво оценивал свои шансы в потенциальном забеге наперегонки с детищем немецких инженеров верфи «Вулкан». Восемнадцать узлов вспомогательного крейсера против двадцати трех богатырских, почти наверняка предвещали ему и его команде холодное купание, если встреча произойдет раньше, чем за два часа до заката. Памятуя об этом, он всегда держал под парами все котлы своего парохода. Сия мудрая предосторожность и спасла, в конце концов, и его, и команду, заодно с посмеивавшимися над «чересчур осторожным стариком» молодыми офицерами.

Нарезавший очередной галс «по квадрату» «Мару», заметив вдалеке отряд во главе с двумя кораблями, вооруженными башенной артиллерией, спокойно шел навстречу «своим»[72]. Но с полусотни кабельтовых сигнальщик разглядел «Варяга», некстати высунувшегося из-за «Мари-Анны», за которой он до этого пытался прятаться.

После недолгой, но бурной дискуссии, начавшейся с пожелания сигнальщику не пить сакэ перед вахтой, с листанием справочников Джейна и поминанием демонов и некстати воскресающих из пучины моря русских крейсеров, командир решил не рисковать. «Америка-Мару» развернулся и дал полный ход.

Дружный залп с «Корейца» и «Сунгари», казалось, только добавил японцу прыти, ибо ни один из их трех крупнокалиберных снарядов не лег к нему ближе полумили. Вслед удирающему пароходу, выдавшему порядка девятнадцати узлов при заклепанных предохранительных клапанах на котлах, деловито застучали баковые шестидюймовки «Варяга». За час погони он приблизился на шесть кабельтовых и добился одного попадания. Казалось, что скоро к его боевому счету можно будет добавить еще одну жертву. Но фортуна, наконец, перестала играть в одни ворота. На горизонте за гарибальдийцами показались чьи-то дымы, и преследование пришлось прекратить…

Вечером в кают-компании «Варяга» собралось изрядно поредевшее по сравнению с последним сбором, имевшим место быть еще до захвата призов, офицерское собрание.

Кто-то сейчас вел во Владивосток «Оклахому», кто-то страдал от нехватки сна на гарибальдийцах, пытаясь быть в пяти местах одновременно, а кто-то просто нес ходовую вахту на мостике. К утру, если не случится неизбежных на море случайностей, крейсер должен был подойти на расстояние, позволяющее связаться с Владивостоком по радио.

После ужина мичман Балк попросил гитару у записного корабельного певца Эйлера. Господа офицеры, привычно заулыбавшись, стали ожидать очередной шутки Балка, с некоторых пор прочно занявшего неофициальное, но почетное место корабельного балагура. Помнится, неделю назад кают-компания имела пару дней относительного безделья, когда гарибальдийцев еще только ждали, Балк всех немало повеселил пиратской песенкой…

И теперь общество было готово снова грохотать кружками по столу в такт песне и дружно подтягивать полюбившееся – «эй, налейте, дьяволы, налейте, или вы поссоритесь со мною».

Но в этот раз намерения мичмана были немного иными. Первые аккорды, спокойные и размеренные, не слишком отличались от стиля песен, знакомых публике начала XX века…

Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров,
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от детских своих катастроф[73]

.

Глаза Руднева, в последнее время ставшего, вопреки старой традиции русского флота, регулярным посетителем подобных посиделок, против чего никто не возражал, недоуменно вскинулись. Потом он непонятно от чего нахмурился и пристально вперился взглядом в Балка. Петрович судорожно пытался припомнить текст песни уважаемого, но не слишком любимого им автора, и оценить его на предмет соответствия духу времени и исторических несоответствий. Балк, тем временем, неожиданно для ожидающих чего-то веселенького слушателей перешел на совершенно чуждый времени ритм и звучание.