Черчиль

В этих обстоятельствах, возможно, не было удивительным, что Черчилль решил принять предложение занять пост заместителя министра по делам колоний. Грядущее урегулирование было одним из самых важных пунктов повестки дня, и никто не мог поставить под сомнение тот факт, что его впечатления о Южной Африке были из первых рук. Он понимал также, что будет иметь возможность делать замечания в Палате Общин, с тех пор как лорд Элджин, министр по делам колоний, засел в Палате Лордов. Черчилль был об Элджине невысокого мнения, когда тот был вице-королем Индии, а Черчилль — простым субалтерном. В их новых взаимоотношениях у Черчилля руки чесались присвоить власти столько, сколько сможет, но Элджин цепко держался за бразды правления. Понятно, что в конце концов Уинстон полюбил свою службу и с головой бросился в разнообразные ее сферы с характерным излишним усердием. Элджин решил предоставить Черчиллю доступ ко всем делам, но поскольку она не так, чтобы лишиться собственного верховного контроля[19].

Существенное началось сразу, еще до того, как был затронут вопрос о Южной Африке. Черчилль настаивал, и весьма удачно, на предоставлении новой конституции для Трансвааля, с великодушным предоставлением расширенного права голоса (на основе ошибочного допущения, что это поможет «британскому» элементу). Он красноречиво говорил о необходимости примирения между британцами и бурами — точка зрения, к которой он пришел к концу пребывания в Южной Африке. Такой пример будет воодушевляющим как для простых людей, так и для великих империй повсюду в мире. В чем была и оставалась трудность, так это в том, чтобы проникнуть за завесу риторики. Он не отказался от своего имперского энтузиазма, став либералом, но либералов несколько смущала империя. Он отказался быть запуганным фанатиками, наподобие Лео Амери, и заняться разработкой планов более близкой координации. Проводя аналогию с 600-летним строительством Кёльнского собора, Черчилль настаивал на необычном для него терпении — «не надо нас торопить». Для строительства Британской империи надо было использовать и более неподатливые, и более неуловимые материалы, чем те, которые шли на строительство собора. С «колониалами» это уже частично обсуждалось — и больше не было необходимости обедать с премьер-министром Австралии Альфредом Декином, чьи предложения по этому вопросу были беспокояще прямолинейными. Конечно, частично это было из-за того, что во множестве разговоров на тему льготных таможенных пошлин империи тон британского правительства оставался слишком негативным. «Мы не предоставим ни единого фартинга льготных таможенных пошлин ни на единое зернышко перца», — объявлял Черчилль. Асквит, министр финансов, прямо говорил премьерам колоний в 1907 году, что британское правительство не будет по-разному обращаться с «иностранцами» и «колониями». Со своей стороны Черчилль заявлял, что когда в перспективе будет достигнута унификация империи, в истории Британии конференция сохранится как тот самый случай, когда одна большая ошибка возвращает то, чего уже удалось избежать[20].

Разумным было бы усомниться, могла ли когда-нибудь стать возможной унификация империи — понятие в любом случае слишком неясное — но не была достигнута, громкое заявление 1907 года об ошибке, которая возвращает то, чего уже удалось избежать, представляется чем-то пустым. В конце концов, был ли этот великий империалист по-настоящему заинтересован в империи? Определенно выглядело, что понять самоуправляемые колонии особого желания не было. Во время службы в Министерстве по делам колоний он развивал все большую заботу о «британских народах», хоть и не испытывал сожаления по поводу того, что договор, закончившийся Южноафриканской войной, фактически устранил возможность введения расширенного избирательного права для «родственничков». Либеральная империя, о которой все сильнее задумывался Черчилль, была империей, основанной на торжестве закона. По отношению ко всем, кто находится под британским управлением, должна быть обеспечена справедливость, а в особых случаях он был особенно озадачен тем, чтобы найти возможность убедить людей, что эта фраза была больше чем риторикой. Устраивать резню по отношению к нациям было неверным, и, возможно, «умиротворение» такой территории, как Северная Нигерия, не слишком от этого отличалось. Тем не менее, в Восточной Африке, которую он посетил в 1907 году, атмосфера, по-видимому, была гораздо более радостной. В Уганде он без колебаний, тотчас же, согласился на присоединение еще большей территории. Он ни на минуту не представлял себе, что «братские нации» могли бы в определенных условиях разделить контроль над благосклонной структурой, которая была установлена для их же пользы. И нельзя было никуда деться от того факта, что все предприятие изначально зиждилось на силе.