Черчилль

Тем не менее снежный ком вопросов и сомнений нарастал. Как-то, допоздна засидевшись с премьер-министром на борту «Королевы Мэри», лорд Маунтбеттен записал в своем дневнике: «Мое впечатление от встречи с Великим старцем: он сильно постарел»[382]. Черчилль знал, о чем шепчутся у него за спиной, а именно о том, что он стал намного ниже ростом, что в мирное время он не годился для исполнения обязанностей премьер-министра. Иными словами, лучше бы он доверил управление страной человеку более молодому. Все это выводило Черчилля из себя. По правде говоря, мало кто из консерваторов отваживался открыто говорить с ним об этом или даже намекать ему на отставку. Другие трусливо ждали, что премьер-министра вот-вот хватит какой-нибудь удар.

Лишь у его зятя Кристофера Сомса достало мужества и любви быть с ним одновременно искренним и осторожным. Впрочем, в окружении премьер-министра именно Сомс занимал отныне центральное место, тем более что Черчилль перенес на него отцовскую любовь, которой никогда не выказывал к Рандольфу — слишком часто они с сыном ссорились и не понимали друг друга. Пожалуй, Роберт Бусби, один из ближайших товарищей Черчилля, наиболее беспристрастно отозвался о его деятельности на посту премьер-министра с 1951 по 1955 год. «После войны, — объяснил он, — Черчилль раз или два поразил всех своей проницательностью [вероятно, Бусби намекает на Фултон и Цюрих], но он совершил ошибку, вновь став премьер-министром. Он перепутал преходящий гражданский долг и вечную славу, ведь он не мог снова подняться на вершину, которой уже достиг однажды»[383].

Если обратиться к исторической последовательности событий, то начало спору положил врач Черчилля, лорд Моран. Сразу после смерти своего пациента он опубликовал собственные «Мемуары», где утверждал, что на протяжении нескольких последних лет физическое состояние Черчилля никуда не годилось, что он был не в состоянии надлежащим образом исполнять обязанности главы государства. Признание доктора Морана вызвало ожесточенную полемику, поскольку семья и друзья покойного сразу же опротестовали заявление человека, который никогда не принадлежал к числу поклонников Черчилля и которого погоня за наживой заставила нарушить профессиональную тайну. В чем не приходится сомневаться, так это в том, что в период с 1951 по 1955 год Черчиллю так и не удалось вновь стать бесспорным лидером правительства, как во время войны. Однако несмотря на инсульт, поразивший Черчилля в 1953 году, было бы нелепо и неправильно представлять его одряхлевшим лидером минувших дней или даже «маразматиком», как некоторые осмеливались утверждать. Генри Пеллинг справедливо заметил, что пока Черчилль был хозяином резиденции на Даунинг стрит, именно он, вне всякого сомнения, «приводил в движение правительство» и именно «его тщательно продуманные речи определяли политический курс»[384].

Лебединой песней Черчилля стало его продолжительное выступление в палате общин 1 марта 1955 года, за несколько дней до отставки. Премьер-министр доказал, что его ораторскому мастерству не страшны ни возраст, ни болезни. В заключение своей речи корифей британской политики воскликнул, обращаясь к растроганной и восхищенной аудитории: «Быть может, наступит день, когда восторжествуют терпимость и любовь к ближнему, справедливость и свобода, — тогда страждущие ныне поколения обретут покой, преодолев и избавившись от всех несчастий, омрачающих наше существование. А до тех пор не сдавайтесь, не поддавайтесь унынию и никогда не отчаивайтесь!»[385]

* * *

В британской внешней политике — излюбленной области приложения сил премьер-министра — в период с 1951 по 1955 год преобладали три основные стратегические задачи. Первая была связана с упорным, неуемным желанием Черчилля пробудить к жизни англо-американский союз. Вторая касалась процесса деколонизации и судьбы Империи. И, наконец, третьей задачей, которой, наряду с обороной Европы и перевооружением Германии, Черчилль уделял все больше внимания, было ослабление напряженности в отношениях с Восточной Европой.