Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились

Миколайчика удивило и возмутило это заявление, которого никто не опроверг и которое никого не удивило. Он спросил, может ли он узнать, какая западная граница определена для Польши в Тегеране, на что Молотов ответил: была предложена граница по Одеру. против чего никто не возражал. Черчилль высказался за согласие британцев с этим вариантом (Одер), а Идеи заметил: идея заключалась в том, чтобы отодвинуть границу как можно дальше на запад, к Одеру, как хотели поляки. Молотов подтвердил именно эту договоренность. Черчилль добавил, что вся Восточная Пруссия к западу и к югу от Кенигсберга отойдет к Польше, и Сталин согласился с ним.

Затем Черчилль спросил, не хочет ли Миколайчик обсудить формулу, согласно которой новое объединенное польское правительство примет линию Керзона как вариант рабочего соглашения с правом обсуждения на мирной конференции? Миколайчик резко ответил. что не уполномочен принимать подобные решения. Затем, когда Черчилль заметил, что согласие с линией Керзона кажется ему хорошим шансом достичь соглашения по созданию объединенного польского правительства, Миколайчик ответил, что он не согласен с этим, так как слышал, будто Комитет национального освобождения заявляет права на Львов. Черчилль возразил: огромный порт Данциг намного ценнее Львова! Тут вмешался Сталин, заявив, что советское правительство не торгует украинской землей. Он отрицал претензии комитета на Львов, сказав, что в любом случае он его не получит, но подтвердил согласие русских отдать Польше на западе не только Данциг, но и Штеттин. Черчилль обещал поддержку линии британцев. Но Миколайчика не тронули ни заявление, ни приманка. Сталин заметил на это: советское правительство приняло формулу Черчилля относительно линии Керзона не просто в качестве рабочего соглашения; Советский Союз не может каждый день менять свои границы. Тогда, судя по более позднему отчету Миколайчика, «Черчилль поднял руки, в отчаянии посмотрел в потолок и задышал с присвистом; мы один за другим тихо вышли».

14 октября Черчилль и Идеи еще раз попытались заставить Миколайчика согласиться на какую-нибудь формулу относительно границ, которую принял бы Сталин. Потерпев неудачу, Черчилль снова попытался уговорить Сталина немного уступить, но и это ему не удалось. Сталин решительнее, чем когда-либо, заявил: это должна быть линия Керзона с возможной поправкой на семь-восемь километров. Тогда Черчилль сказал, что хоть и не уверен в позиции Рузвельта, но полагает, что президент, может быть, будет убедительно просить Сталина быть великодушным к полякам и сохранить за ними Львов. Сталин эту просьбу оставил без комментариев.

До самого конца своего пребывания в Москве Черчилль не оставлял своих усилий смягчить позиции оппонентов. Но эти усилия по-прежнему сталкивались с теми же трудностями. Черчиллю, стремящемуся к единству, пришлось выслушать инсинуации Молотова по поводу попытки расстроить соглашение, заключенное в Тегеране; пришлось выслушать, как Сталин назвал Миколайчика «шантажистом», и выслушать еще более бурные упреки Миколайчика.

Однажды, когда терпение Черчилля лопнуло, он обвинил польское правительство в Лондоне в намерении нарушить мир в Европе и предупредил Миколайчика: если правительство не примет линию Керзона, с ним будет покончено и британское правительство от него откажется. Свою реакцию Миколайчик отразил в диалоге, который в его изложении выглядит еще более эмоционально:

«– Мистер Черчилль, я уже просил вашего разрешения высадиться на парашюте в Польшу и присоединиться к подполью… Вы мне отказали. Теперь я снова прошу у вас разрешения.

– Зачем? – удивился премьер-министр.

– Потому что я предпочитаю умереть, сражаясь за независимость своей страны, а не быть позже повешенным русскими прямо на глазах у вашего британского посла!»

Вспышка была прощена. Черчилль оценил, что Миколайчик и Ромер, министр иностранных дел, приехавший в Москву вместе с ним, действительно хотят найти компромисс и искренни в своем желании дружбы с Советским Союзом, но их окружение не разделяет их мыслей и чувств.

Разногласия между двумя соперничающими польскими группами становились все острее. Комитет, готовый признать Миколайчика как премьер-министра нового правительства, предоставлял его сподвижникам самое большее четверть портфелей кабинета. Самая значительная уступка, на которую соглашалась пойти группа Миколайчика, – треть мест для лондонского правительства, треть для членов люблинского комитета и треть для людей, живущих в Польше.