Черчилль

Картина прояснилась в начале 1933 года, когда к власти в Германии пришел Адольф Гитлер и немедленно заявил о своих планах: упразднить Версальский договор и сделать Германию самой сильной державой в Европе, а затем и в мире. Черчилль прочел «Моя борьба»[27] и поверил в то, что намерения Гитлера именно таковы, что он это сделает. «Первый пункт моей программы – отмена Версальского договора… Я писал об этом тысячу раз. Ни один человек не заявлял и не писал о том, чего он хочет чаще, чем я». Британия никак не отреагировала на приход к власти Гитлера. Черчилль уже указывал на то, что немцы нарушают условия Версальского договора, согласно которому они не имели права создавать большую армию и покупать у Советского Союза оружие. Гитлер всего лишь ускорил процесс. Немногие прочли «Моя борьба», и мало кто отнесся к этому всерьез. Британские власти воспринимали Гитлера как выскочку, «калифа на час». О том, какие настроения царили в стране, можно было судить по провокационным дебатам в Студенческом клубе Оксфорда: 275 против 153 проголосовали за то, что «этот клуб при любых обстоятельствах отказывается воевать за Короля и Страну». Черчилль назвал это «подлое, жалкое, бессовестное заявление… очень тревожным и отвратительным симптомом». Его старший сын Рэндольф попытался вырвать страницу с результатами голосования из журнала протоколов Клуба. Он поднял шум, привлек внимание, все это несколько смутило отца. Потом Черчилль несколько остыл: «Когда придет их час, эти молодые люди станут драться так же, как это делали их отцы», – в 1939-1945-м все именно так и случилось. Будущий лорд Лонгфорд оставил описание ланча в Чартвелле осенью 1935-го. Утром Черчилль писал и клал кирпичи (он говорил Болдуину, что может осилить две сотни кирпичей и две сотни слов в день) и поначалу был раздражителен. «Но вино сделало его красноречивым, и в течение трех часов небольшая компания наслаждалась речью, равной которой мне слышать не приходилось». Темой дня было перевооружение Германии, «где-то около четырех подали виски с содовой, и… я осмелился спросить: «Если немцы, в самом деле, так сильны, как вы говорите, что мы можем сделать, если они высадятся здесь?» – «А не нужно ломать голову. Нас здесь пятеро сильных мужчин. Возможно, у нас не самое современное оружие, но какое-то оружие у нас есть. Мы должны внезапно напасть. Я рискну принять на себя роль командующего. И если дело дойдет до самого худшего, мы дорого продадим свои жизни. Каков бы ни был исход, я уверен, мы оставим по себе добрую память».

Между тем, реальное положение дел говорило не в пользу его политики: сильная Британия с современной армией, готовая и способная противостоять сильной, перевооружившейся и жаждущей мщения Германии. Он был глубоко огорчен событиями в Индии. Он не мыслил себя реакционером, он не мечтал вернуть былое, скорее, он прозревал грядущие опасности. Мир, говорил он, «вступает в период, когда борьба за самосохранение станет последней необходимостью густонаселенных индустриальных стран». Британии скоро придется «бороться за жизнь», и «индийское наследство», престиж, самоуважение и уверенность, которую давали Раджи, понадобятся ей для выживания. Однако в Индии уже начались процессы, подобные тому, что происходило в Китае: все это обещало внутренний хаос, клановые войны и дезинтеграцию: «Неутолимые аппетиты уже проснулись. Жадные руки уже протянуты и готовы растащить на части бесхозную империю».

Однако Черчиллю, пустившему в ход все свое красноречие, не удалось поднять нацию, Парламент и даже собственную партию на борьбу за Индию. Дебаты окончились созданием в Индии автономного правительства в центре и органов самоуправления в провинциях. Конституцию Индии 1935 года с ее «эффектом гомруля» Черчилль назвал «монструозным памятником стыду, возведенным пигмеями», он боролся с каждым пунктом этого закона. Однако ему удалось убедить лишь 89 человек, они проголосовали против, закон был принят с подавляющим перевесом в 264 голоса. Точно так же он не добился успеха в своей попытке привлечь внимание к опасности, которую представляла собой Германия. Кейнс сформировал общественное мнение в том направлении, что Версальский договор несправедлив и деструктивен, что он в своем роде «карфагенский мир». И что Гитлер был прав, добиваясь его отмены. Клиффорд Аллен назвал этот договор «безнравственным» и рукоплескал Гитлеру: «Я убежден, что он искренне желает мира». Архиепископ Йоркский заявил, что Гитлер «внес большой вклад в установление мира». Лорд Лотиан и вовсе сослался на Версаль, оправдывая убийства Гитлером евреев: оказывается, это был «рефлекторный ответ на внешнее давление, которому немцы подвергались со времен войны».