Чердак

Миссис Элиот направила новенькую в дверь четвертой буквально за секунду до того, как та врезалась в стену. Пэтси немедленно распласталась на моих нарах. Раздался храп, и я наклонилась к ней. Миссис Элиот быстро подняла Пэтси, сказав:

– По-моему, эти нары заняты, дорогая. Вот хорошие, и они ничьи. Чувствуй себя как дома. А если что-нибудь понадобится, обращайся к Кэти. Она принесет тебе красивую чистую форму. Переоденься и отдай ей гражданское, чтобы она его повесила и оно было чистым, когда ты будешь выходить на свободу. Договорились? Девочки помогут. Доброй ночи, дорогая. – Она похлопала Пэтси по плечу и, ободряюще нам улыбнувшись, ушла.

Пэтси так и не пошевелилась. Мы молча глядели на нее, а она уставилась в пол. Тишину нарушила Кэти – ввалилась, прижав ладонь к губам, на плече форма, на другом – двухцветные ботинки с крепко завязанными шнурками.

– Разойдитесь, овцы!

Девушки, ворча, расступились. Я осталась сидеть на своих нарах, откуда никто не мог прогнать меня.

Кэти бросила вещи на нары Пэтси:

– Влезай в это, а свои шмотки дай мне. Стягивай.

Пэтси подняла голову, и я заметила, что весь ее скальп сдвинулся с лица примерно на четверть дюйма – глаза навыкате, губы стали раздвигаться. Я быстро сказала, что у нее красивая одежда, она получила хорошую койку, поинтересовалась, за что сюда попала. Я не продавала журналы. Требуется особый навык, чтобы отвлечь человека от опасности, если он ее чувствует.

Пэтси говорила, а я задавала вопросы. Мы стали, если так можно выразиться, подругами. У нее был невероятно плаксивый голос. Действовал раздражающе – казалось, что она вот-вот разревется от боли. Будто Пэтси постоянно на грани чего-то, но никак не переступит. На грани слез, бешенства, хандры. Не могла попросить передать масло без того, чтобы в голосе не возникли умоляющие нотки: «Только, пожалуйста, не надо меня ненавидеть».

В моей памяти ее лицо и лицо Мэри-Софи слились в одно – впечатление было одинаковым: бесформенное, бескостное, с обвисшей кожей, бледные глаза с красными точками, всегда беспокойно, дергается. Пэтси не могла смотреть собеседнику в глаза.

Вот что она мне сообщила. Полтора года назад ее песочные волосы были длинными. Пэтси ждала в городе автобуса, чтобы ехать домой. Подрулил мужчина и предложил ее подвезти. Пэтси его немного знала, поскольку они ходили в одну церковь, и поэтому согласилась. Они выехали на загородную дорогу, и он ее изнасиловал. По словам Пэтси, машина была особенной: ни окон, ни ручек изнутри – только кнопки на водительском месте. Она сопротивлялась, хотела выпрыгнуть, но не могла выбраться. Добившись своего, мужчина выпустил Пэтси на дорогу, и она побрела домой пешком. Родители отвели ее в полицию, там Пэтси рассказала, кто был этот человек и что он с ней сделал. Его привели, но он лишь рассмеялся – заявил, будто она сама спровоцировала его, ей с ним понравилось, девушке больше двадцати одного года, так где же состав преступления? Свидетелей не нашлось – его слово было против ее слова. Насильника отпустили, а Пэтси предложили не устраивать неприятностей своим обожателям. Замуж она так и не вышла. Вернувшись домой, обрезала волосы, а оставшиеся вымазала черным сапожным кремом. Перепоясывалась ремнями и никогда их не снимала. Постоянно втирала в волосы ваксу – это чувствовалось по запаху, – а когда спала, ее подушка становилась черной и сальной. Ремни не снимала даже во сне.

Начитавшись Библии, Пэтси решила, что, коль скоро полиция не наказала ее обидчика, она сама имеет право на месть. Стала носить в сумочке пистолет. Через год после нападения Пэтси пошла на концерт и там встретила своего врага с девушкой. Он посмотрел на нее и, рассмеявшись, что-то сказал своей знакомой. Пэтси не слышала, что именно, но достала пистолет и выстрелила ему в живот.

Вот так она оказалась здесь. Я решила, что некоторое время Пэтси находилась на свободе под залогом. Она объяснила, что приемная мать заперла ее в спальне и никуда не выпускала, даже писать заставляла в горшок. Никогда не слышала, чтобы убийц оставляли на свободе под залог. Но мужчина выжил.

После той первой ночи мы много разговаривали. Мне нравилось с ней общаться, как и ей со мной, а с другими я почти не общалась. Так сложилось, наверное, потому, что Пэтси была головой слабее меня.

Мы жарко спорили по религиозным вопросам. Пэтси цитировала Ветхий Завет и, вспоминая место, где говорится «око за око», доказывала, что имела право убить. Я напоминала про Новый Завет, который требует не противиться злу, и утверждала, что у нее такого права не было. Я знала предмет, поскольку в школе слыла упорным агностиком, и меня постоянно пытались спасти. Я ходила на их пикники с сосисками и все впитывала. Кроме того, умело пользовалась приемами спора. Когда не хватало цитат, выдумывала свои. Пэтси не видела разницы. Она постоянно читала Библию, но только те страницы, где текст был «на ее стороне». Я выводила Пэтси из себя – это подтвердил бы любой тренер искусства спора, – однако убедить не могла.